Иван Бутовский - Фельдмаршал князь Кутузов при конце и начале своего боевого поприща. Первая война императора Александра I с Наполеоном I в 1805 году. Письма М. И. Кутузова 1805–1806 и 1812–1813 годов

Наши командиры, без исключения, не смотря на возможность ни в чем себе не отказывать, подавали первые пример терпения, и не позволяли себе ни малейшей неги, или чего-либо похожего на довольство и роскошь: заодно с рядовыми грызли сухарь, или, и по нашему, голодали, отдыхая на той же соломенной постилке, среди поля, под открытым небом, во всякую непогоду и слякоть. При этом как могли и мы роптать на скудость?

Не доходя Мелька, при одном ариергардном деле, версты за четыре от армии, неприятель пробрался к нам на марше во фланг. Кутузов, по первому известию, лишь только миновали небольшой город, остановил войска, чтоб выждать ариергард и дать отпор идущему на нас со стороны неприятельскому отряду. Пока дожидались развязки, главнокомандующему кто-то донес, что в костеле, против котораго мы остановились, заготовлена от жителей большая пропорция печеного хлеба для французов. Время не позволяло отыскивать и ожидать надзирателя, войска же наши дня три даже не нюхали хлеба. Михайло Ларионович подъехал к костелу и приказал отбить дверь. Свежепеченый хлеб точно найден в большом количестве, и для раздачи по полкам тотчас потребовали приемщиков. Кутузов слез с лошади и сел на поданную скамью, у самой дороги; мимо его носили хлеб, кто в мешке, кто в поле; одного из солдат он остановил, вынул из полы продолговатенький хлебец, разломал на куски, и, разделив между окружавшими его генералами, ел кусок свой с большим аппетитом, похваливая заботливость немцев о наших врагах… Нам, голодным, тут же роздали этот прекрасный хлеб, так внезапно ниспосланный самим Провидением; мы тоже ели каждый свою дачу, громко превознося нашего вождя и благодетеля. Тем временем ариергард подошел ближе, а отряд гусаров и казаков, с одной конной батареей, остановил обходных недругов.

В продолжение всего отступления только раз нам довелось, так сказать, перевести дух, после перехода через Дунай, у Кремса. В первый день кремского отдыха, Дохтуров потребовал к вечерней заре барабанщиков со всей дивизии. Ватага этих шумил, человек сто, собравшись к урочному времени, подле дома, занимаемого главнокомандующим, приударили вечернюю зарю, пройдя по главной улице взад и вперед. Эта грохотня, не доходившая до ушей Наполеона на всем пути до Дуная, вероятно изумила его, убедив, что мы ничуть не запуганы преследованием. Более суток мы поджидали здесь маршала Мортье, и не даром: седины нашего вождя украсились в этом деле новыми лаврами, искусно отнятыми у торжествующих французов. Наполеон, стоя на противолежащем берегу Дуная, скрежетал от досады, что не мог пособить Мортье, и называл Кремское сражение воловьей бойнею.

Кремс запечатлелся в моей памяти еще по одному странному случаю. Полковник Сулима, утром 31-го октября, послал меня в госпиталь, где производилась перевязка, составить раненым Московского полка поименный список, с обозначением и самых ран. Госпиталь устроен был на главной улице, во втором этаже обширного здания; широкая лестница с пространной площадкою вела в покои. Большая передняя наполнена была всякого возраста немцами и немками; стоя рядами с жбанами и ендовами туземного вина, они предлагали его желающим из человеколюбия безденежно. Около них теснились жаждущие, и веселый говор оживлял эту фламандскую картину. Две другие комнаты заняты были медиками, фельдшерами и разных полков офицерами: последние находились здесь с тою же целию, как и я, чтоб узнать о числе и состоянии своих раненых: эти раненые лежали в двух огромных залах. Прошло много времени, пока я обошел. всех страдальцев и насчитал человек до тридцати пяти нашего полка. Составив им поименный список с отметками, я пробрался далее, где производились операции; там нашел из наших, кроме семнадцати мушкетеров из рот Маркова, Пробста и Данилевского, еще из знаменных рядов четырех гренадеров, так бывших мне близких во весь поход; в последний раз беседовал я с ними, и долго не мог от них оторваться. Распростясь, я перешел в следующую комнату и меня удивило большое число французов с ужасными ранами: они лежали рядом с нашими: эти раны, по большой части от штыка, приобретены ими на длинной насыпи, где защищались храбро против москвичей и ярославцев. Поднятые, по приказанию Дохтурова, они были помещены в общем с русскими госпитале, и число их далеко превосходило наших ранепых. Многим, и французам, и русским, отняты уже были кому рука, кому нога; других продолжали пилить. От жестокой духоты и тяжкого зрелища у меня закружилась голова, и я вышел освежиться обратно к парадной лестнице, на площадку. Скоро одолел меня сон, я присел в угол; сколько времени проспал – не знаю, но было уже поздно, когда, впросонках, я услышал крик: «Выходи вон!» Хочу подняться, не могу, чувствую, что завален спящими людьми. Но какой объял меня ужас, когда я убедился, что загроможден не спящими; а мертвецами: в продолжение моего сна, умирающих от ран и ампутаций выносили на эту площадку и складывали друг на друга. К счастию, я уселся в самом углу, и трупы не могли задавить меня; однако же без помощи казаков мне не вылезть бы. Это происшествие не обошлось без шуток. На голос мой, удалые сыны Дона шумно отвечали: «Полно, вправду ли жив, не морочишь ли нас!», и, разваливая покойников по сторонам, добрались до меня и вытащили. Потом, чтоб не быть в ошибке, не призрак ли какой вынули с того света, подвели меня к фонарю, и, смеясь, осматривали с головы до ног: вдруг вышел из комнат наш полковой адъютант Прегара, до крайности обрадованный, что, наконец, отыскал меня. Когда мы спустились с лестницы на улицу, на дворе уже было темно, лил дождь и все войска в движении. Одни только легко раненые были отправлены к Цнайму и далее: все же трудные, вместе с французами, оставлены в Кремсе, при двух или трех фельдшерах [15] В это ненастное время, у нас по рядам разнеслась радостная весть о победе английского адмирала Нельсона над французским флотом при Трафальгаре. «Ништо ему! – бормотали промеж себя солдаты, – вишь, забияка, со всеми рассорился; задел и заморских попугаев! Да, ведь правду сказать, Бонопартия-то и молодец хоть, все-таки несдобровать же ему. – Оно так, ворчали другие, а пока что – меси грязь… Эх-ма! подхватили старики, уж и осовели, ребята. Нам ли тужить, братцы! Трудись, терпи, так и будешь енерал. Мы видали не такое горе: в Туретщине и у персов всего перебывало, а Бог миловал; бусурман уняли: задали такого трезвона, что и дедам их не в память! .

После нашей достопримечательной прогулки от реки Инн и Браунау, мы порядком отдохнули в Ольмюцком лагере; но дальнейшее стояние в нем угрожало армии решительным голодом. В военном совете почти все изъявили желание обратиться на неприятеля. Кутузов был противного мнения: он объявил, что затрагивать Наполеона еще рано, и предложил отступать. Его спросили, где же предполагает он дать ему отпор? Кутузов отвечал: «Где, соединюсь с Беннигсеном и пруссаками [16] На всем пути нашего обратного шествия, носились слухи, что Пруссия отлагается от союза с французами и пристает к нам. Еще до Дуная, вокруг бивачных огней, из разговоров между генералами, можно было расслушать не один раз похвалы прусским войскам, и что Фридрих-Вильгельм уже давно недоволен диктаторским тоном Наполеона Бонапарте, и разрыв неминуем. ; чем далее завлечем Наполеона, тем будет он слабее, отдалится от своих резервов, и там, в глубине Галиции, я погребу кости французов». Немцам показалось это странным, и мнению русского военачальника не последовали. Многие шептались и болтали даже, что Кутузов помешался на ретирадах… Император Александр, уверяемый императором Францем и его первенствующими генералами в несомненном успехе, отдал приказ – идти на неприятеля, и, 15-го ноября, двинулись на Вишау.