Маргарита Бгорад - Маргарита

Зимой после семи лет я жила Москве. Мы с мамой часто выходили гулять, а по выходным – с папой. Иногда – с дедушкой, когда он приезжал из Рузы.

Во дворе дети со мной играли, и я к ним тянулась. Во дворе лепили снеговиков, и я вставляла носик из морковки и делала им глазки. С папой мы катались с горки, и он меня отпускал одну съезжать с горки наравне с другими детьми. Один раз я пришла с огромной шишкой на лбу, мама начала ругать папу, а папа ответил: «Пусть растет как все дети». Мы многого маме не говорили: как сильно меня папа раскачивал на качелях, как катались на каруселях и на разных аттракционах.

А еще помню, как мама меня подводила к окну, девочка из соседнего подъезда открывала окно и показывала игрушки, а я свои.

Когда мне было пять лет, родители развелись. Я очень болезненно переживала развод родителей, хорошо помню тот день. Я обняла маму и плакала, когда женщина-судья сказала: «Разведены», – я заплакала громко. Мама со мной выбежала на улицу, папа тоже. Они поговорили, и пошли в разные стороны. Я пошла с мамой.

В СССР женщине, имеющей ребенка-инвалида, положена была отдельная квартира. Давали неохотно, предлагали однокомнатную, хотя полагалась двухкомнатная. Мама постоянно ходила в жилотдел и просила если однокомнатную, то хотя бы поудобней, не на высоком этаже, без высоких лестниц, но получала отказ.

Выбора не было, и она, хотя это было не в ее характере, посадила меня в детскую коляску и повезла к начальнику жилотдела. Была зима. Маме тяжело было везти коляску по снегу, да и я уже была большая, 8 лет.

Начальником оказалась немолодая женщина. Она ничего не обещала, только внимательно смотрела на меня. Через месяц-два нам дали ордер на малогабаритную двухкомнатную квартиру на улице Цурюпы. Когда бабушка вошла в квартиру, ей она показалась дворцом. Яркая, солнечная, просторная. Переехали мы в марте. А через полгода я пошла в школу. Школа №17 находилась недалеко.

Папа после развода получил комнату в коммунальной квартире, через дом от нашей старой квартиры, у метро Профсоюзная. Когда я пошла в школу, и ему надо было меня возить, это было далековато. Конечно, в жилконторе ему никто не пошел навстречу, чтобы поменять его комнату к нам поближе. Тогда он взял мои фотографии и пошел к самому большому начальнику в торговле, Лобанову. Он был, по словам папы, «мужик суровый» и только сказал, посмотрев мои фотографии: «Хорошая у тебя девчонка». Через какое-то время он помог папе получить однокомнатную квартиру рядом с нами. Это было очень удобно. В девяностые годы мы объединили наши квартиры в одну трехкомнатную на той же улице Цурюпы. 7 апреля 1990 года мама с папой снова расписались, и мы стали опять одной семьей.

Родители мамы

Бабушка моя, Мира Моисеевна Казакевич, родилась в Белоруссии в деревне Костюковичи. В семье было девять детей, трое умерли от тифа. Моя бабушка 1911 года рождения, самая младшая.

У ее семьи был хороший дом, хозяйство, жили безбедно. Многие их родственники после революции, уехали в Америку.

Ее мама Хася из рода Ломоносовых – властная, даже жестокая женщина, не давала детям закончить школу. Моя бабушка очень хотела учиться, но ей дали ей закончить только три класса. Она была озорная, способная к учебе, играла на балалайке.

В 18 лет бабушка вышла замуж за Абрама Михайловича Шпринца. Дедушка 1909 года. Семья у него была бедная, кроме него еще брат и сестра.

У бабушки с дедушкой было у них трое детей – сын и две дочери. Мой любимый дядя Шура был самым старшим, 1932 года, средняя дочка – тетя Эмма, 1936 года, а самая младшая – моя мама, Рая, 1939 года. Мама моя родилась в тот день, когда дедушку призвали на войну с Польшей. Когда бабушка узнала об этой вести в роддоме, она кричала: «Не хочу этого ребенка!» Это был шок.

Когда в 1941 году немцы пришли в их маленький городок, бабушке было 30 лет. Дедушку сразу призвали на фронт. А она как-то сразу почувствовала, что надо уходить, интуиция подсказала, что нельзя оставаться с немцами в одном городе. Она начала уговаривать сестер с детьми. Да к ним еще на лето приехала ее двоюродная сестра Рая с годовалым cыном.

Родители уезжать отказались категорически. Дедушка говорил, что в Первую мировую войну он был в плену у немцев, что это культурный народ и они ничего им не сделают. Так думал не только он, много евреев осталось, конечно, никто не хотел бросать свое хозяйство. Была и еще причина, мистическая: бабушка верила своим снам, а ей приснилось, что кто-то ей сообщил о гибели ее сына Яши, она говорила что ей незачем больше жить, что если суждено, она умрет в Студенце.

Позже к дедушке приходили партизаны, говорили, что в соcеднем районе убивают евреев, звали деда с собой. Не пошли.

Всю семью бабушки в 1944-м расстреляли. Об этом она узнала уже после войны и позже поехала на то место на родину, где ей очевидцы рассказали, как расстреливали ее семью. Детей на глазах у родителей кидали в ямы. После этой поездки она приехала вся больная.

В нашем доме хранится «Книга памяти», изданная в 90-хгодах в Белоруссии, в которой рассказано все о расстреле семьи Казакевич. Их расстреляли в последнюю очередь, так как папа бабушки был кузнец и подковывал немцем лошадей.

Папа узнал об этой книге и заказал ее в посольстве Белоруссии, нам ее привезли поездом через официальных лиц. Основана книга на рассказах очевидцев, тех, кто смог спастись. А деревню сожгли.

В августе 1941-го бабушка с детьми двинулись из Студенцов. Уходили вместе с семьей директора школы Аренкова Исаака Абрамовича – его женой Рахилью Наумовной и дочерьми Евой и Бертой, совместно купив лошадь. Аренков знал дороги и направления, куда еще не дошли немцы, а Мира знала, что ее муж в Курске служит. Кажется, он служил в медицинской части на хозяйственной работе.

С ними были Раиса Львовна Ломоносова с годовалым сыном Аликом Казакевичем. От верной гибели их спасла моя бабушка. Москвичей никто не брал, бабушка выкинула свои вещи и посадила их.

Знаю по рассказам бабушки, что они с беженцами прошли всю Россию, даже в Сибири побывали, но добраться они хотели к сестре Фане, в Москву. В каждом месте, где селились беженцы, надо кормить детей, бабушка бралась за любую работу. Во время бомбежек она накрывала детей телом – если погибнуть, то всем, если выжить, то всем.

Мой дядя Алик, переслал мне вот такой документ, сохранившийся у него. Привожу тут его письмо полностью.

Риточка! Направляю тебе перепечатку письма моего отца Казакевича Янкеля Моисеевича 1916 года рождения, родного брата твоей бабушки Шпринц Миры Моисеевны, урожд. Казакевич. Письмо из Верии от 22.09.1941г за 8 дней перед отправкой на фронт. Адресовано письмо его сестре Фане Казакевич в адрес ее эвакуации. К сожалению не знаю куда. Но знаю точно, что она возвращалась из эвакуации вместе с нами из Новосибирска в марте 1943 года. А Мира с детьми приехала позже. И я был свидетелем возвращения с войны Абрама Михайловича и его встречи с семьей, которая остановилась у нас в доме на Рождественке. (Сохранена орфография и пунктуация).