Николай Шахмагонов - Годы лейтенантские. Я родился на советской земле. Исповедь офицера

– Николай, Николай! Куда же ты?

Обернулся с удивлением. В другом углу, скрытом при входе дверью, стояла та самая девушка, с которой познакомился неделей раньше. Удивился, но даже не остановился, и она повторила вопрос уже почти с отчаянием:

– Куда же ты, Николай? Это я тебя вызвала…

Не оборачиваясь, отрезал:

– Я вас не приглашал!

Действительно ведь не приглашал! Но это удар ниже пояса… В какое положение я поставил ни в чём неповинную девушку перед подругой?! Я был уверен, что произошло случайное совпадение, что меня вызвали на КПП и Люба, и та девушка одновременно. Ну не мог же я отказаться от Любы? Я же не знал, что не меня она вызывала. Так обрадовался, что даже не заметил удивления на лицах Любы и её подруг. Бывают же такие повороты судьбы! Читатели, наверное, уже догадались, что удивление на лицах девушек, которого я не заметил и о котором вспомнил лишь много позже, когда проигрывал в памяти всю сложившуюся ситуацию, было далеко не случайным. Я взял Любу за руку и провёл в комнату посетителей, приглашая туда и её подруг и поясняя, что сейчас и Миша Сомов с приятелем подойдут.

Я не знаю, куда делась та девушка, которую обидел невзначай. Больше я её никогда не видел.

Мы сели за стол, и я продолжал держать Любины руки в своих руках, не спуская с неё глаз. Курсанты пришли позже, причём, пришли втроём, на что я, впрочем, особого внимания не обратил. Хотя надо было обратить. Что, к примеру, было делать в комнате посетителей Андрею Конореву? Он однажды говорил мне, что нет у него знакомых девушек в Москве, поскольку он коренной ленинградец и выпускник Ленинградского суворовского военного училища. Все знакомые у него в Питере, и любимая девушка, его невеста – тоже. Некоторое замешательство окружающих, которое особенно не обеспокоило меня, быстро прошло. Наконец, одна из подруг сказала Любе:

– Ну, так выкладывай, зачем мы приехали!

– Пригласить вас всех троих на пятое декабря в гости. Отметим День Конституции у меня дома.

– С большим удовольствием! – первым воскликнул я.

Не обратить внимания на то, что Андрей Конорев после этих слов покинул комнату посетителей, я не мог, но снова не придал этому значения. Лишь позднее узнал, почему тот вообще появился на КПП и что на самом деле планировали гостьи. А тогда я был без ума от счастья. Люба действительно была очень привлекательна, просто верх совершенства.

Недаром, её портрет красовался на обложке журнала «Работница».

Несколько встреч. И такая любовь! Я уже и раньше пробовал свои силы в стихах, но тут стихи полились рекой. Но всё оборвалось неожиданно. Её всё-таки перетянули в ту компанию. И осталось мне только выразить всё строчками:

Я вырываю из блокнота

Свои разбитые мечты.

Но в стихах я заложил бомбу, правда, иного характера. Я писал о том, что всё пройдёт, всё изменится, и через год Люба станет моей женой. Писал, как заведённый, писал много, писал искренне. А мыль, как известно, материальна, особенно поэтическая мысль, пусть даже в стихах пока ещё и не совершенных. И мы встретились именно через год, и она стала женой, но когда встретились, оказалось, что с курсантом то у неё ничего не сложилось, но сложилось с кем-то другим, и я оказался не первым, с кем подобное сложилось. Но быстрое развитие отношений, словно в какой-то бешеной скачке привело к неминуемому финишу – мы поженились.

И не сразу я осознал, что осталась червоточинка, которая потом нет-нет да сильно колола самолюбие. Ведь время-то какое было? Конец шестидесятых. И может, всё бы прошло не так болезненно. Но на третьем курсе я едва не женился на женщине с ребёнком, к тому же постарше меня года на два. Встреча, вспышка влюблённости. Она развелась, мы подали заявление, причём я добился, что приняли заявление во Дворец бракосочетания, хотя он был закрыт в то время для разведённых. Но весь мой взвод восстал против этого несуразного брака. Нравы тогдашние отличались нравственностью. И хотя к женщине, побывавшей замужем, претензий быть не могло, меня буквально изводили коварными вопросами, прося обязательно рассказать, когда сочетание в браке будет позади, о том, как пройдёт первая ночь с целомудренной невестой. Такие вопросы были самыми безобидными, а чаще солёнее и злее. Я сердился, обижался, но что толку, когда против меня одного действовал целый взвод. И свадьбы не было, тем более та дама сделала существенную ошибку – желая приблизить женитьбу нашу, исключала до свадьбы близкие отношения, на которые, как о том говорили некоторые факты, с мужем своим бывшим всё у них случилось до свадьбы. И мы расстались легко и просто, причём она вскоре вернулась к брошенному ею мужу.

Ну а когда женился, нет-нет да стали появляться мысли: как же так – Люба была у меня первой, а я… Ну и при первом удобном случае, я сравнял счёт, хотя быть может и звучит это весьма цинично, да ведь как ни крути, точно.

Имел ли я права винить Любу за то, что так произошло? Нет, не имел. Она меня во Дворец бракосочетания силком не вела. Сам рванул, что есть мочи. Ну а то, что случилось за год до этого, застряло где-то в глубине души и никак не выветривалось. Впрочем, в одном стихотворении я уже тогда написал:

Ушла однажды ты к другому,

В грядущем сможешь вновь предать.

Написать то написал, да и забыл.

Перед тем как заняться воспоминаниями о службе своей офицерской, я, конечно, размышлял, писать или не писать о личном? Решил, что без этого не обойтись. Слишком большое значение имеет в жизни и службе каждого офицера семья, и недаром жену называют тылом офицера, а тыл должен быть надёжен. Но что бы он был надёжен, надо рассказывать тем, кто идёт за нами, о том, что сможет уберечь их от ошибок. А как рассказывать?

Немецкий писатель Томас Манн (1875-1955) отмечал: «Для всех книг, в особенности для книг автобиографических, есть одно святое правило – их следует писать только до тех пор, пока автор может говорить правду».

То есть, ничего не надо выдумывать. Ведь можно выбрать и другой путь – умолчать о том, о чём говорить как-то неловко, невыгодно для себя. Скрыть все это, оставить за кадром. Но тогда, повествуя о своих драмах семейных, невольно выставишь себя этаким пушистым. С другой стороны, показав всё без утайки, добьёшься иного – сам окажешься в весьма неприглядном виде. Прочтёт кто-то, да и скажет – ловелас, гулёна, а то и просто – бабник. Ведь известна градация – если гулёна лейтенант, то безусловно бабник, если полковник или даже генерал, то уж тут – жизнелюб.

Но ведь если об одном писать, а о другом умалчивать, получится этакая внутренняя цензура, ну и редактура, конечно. И где предел этой редактуры? Помню, шутили в ту давнюю пору. Что такое фонарный столб? Это отредактированная сосна. Ну и каждый называл своё издание, в котором этакая редактура проводилась. Зачем же превращать свои воспоминания в сильно отредактированный по разным соображениям столб