Лина Черникова - Воспоминания вперемешку

Почему вперемешку? До войны мне было 2,5 года и по воспоминаниям мамы я так хорошо говорила по-украински, что поправляла речь взрослых, но в 4года к ее удивлению я уже не знала ни слова из прежней речи. Одно слово «тато» я помню.

Но что-то рассказывая, тарахтела так спешно, что сваливала все вместе, перескакивала с одного события на другое. Какая у человека речь, такая и жизнь. Получается, что и жила-то я неправильно. С детства хотела что-то писать, но начала только в 70 лет. Ну, не умею я писать все по порядочку – это скучно! И вдруг придумала, как рассказать уже взрослым детям, то, что они не успели услышать в детстве: один заголовок, а под ним все, что относится к этой теме.

Первый запомнившийся запах жил во мне 20 лет. Еще была война, значит, мне около 4-х лет. Мы жили тогда у Марии Васильевны, учительницы. Домик был настоящим, а не мазанкой, даже застекленная веранда была. И были настоящие деревянные полы, ни у кого больше я не видела такой роскоши. Тонкая и прямая ходила по этому полу Мария Васильевна и стучала каблучками. Я долго раздумывала, как можно ходить в туфлях, если между каблучком и главной туфлей пустое место.… И не падать.… Дождалась, когда учительница шла медленно, и мне удалось ползти за нею на четвереньках и просунуть палец в дырочку. И Мария Васильевна идет и не падает! А она усмехнулась, взглянув на непонятную девчонку, на полу, и пошла дальше, высоко держа красивую голову с толстой косой.

В очередной приход немцев в село, они облюбовали этот дом для штаба. В одной комнате жили мы. Все четверо детей спали поперек кровати и маленькая Галька с нами. А где спала мама, не знаю.

Утро. Тихо. Я сползаю ногами вперед и чуть не наступила на отца, он спал на полу. Я развернулась – ноги назад – и стала его разглядывать. Нагляделась и стала трогать руками его лоб, волосы. Он быстро проснулся и засмеялся. Позже я узнала из разговоров взрослых, что он не успел засветло дойти до дома из дальней степи и его привели в комендатуру. После расспросов его мирно отпустили. А однажды днем отец сидел за столиком на веранде с молодым красивым немцем. Разговаривали по-русски. Мама тихонько передала Миле и Люсе суть их разговора: не хотят воевать простые немцы.

За столом мне не было дела до разговора мужчин: заворожено смотрела на нарядную твердую коробочку. Но она лежала далековато от моих рук. Я любовалась невиданной красотой. То положу голову на одно ухо, то на другое, то стану отцу на колени и сверху смотрю на недоступное сокровище.

– Schokolade , – улыбнулся немец, протягивая мне кусочек толстого… чего-то.

Я быстренько спрятала это за щеку. Это… это он сказал «шоколоде». Как же я просмотрела, когда немец доставал шоколад из коробочки? А я бы и не узнала, что это за непривычное чудо тает у меня за щекой и пахнет, и растекается невозможной сладостью по всему рту. Уже невозможно удержать ее за щекой, придется глотать, а жалко.… Все, ничего не осталось и губы тщательно облизаны.

Теперь бы мне ту коробочку… Я тянула к ней руку, отвернувшись от нее, как будто мне она совсем не нужна,… Но далеко. Легла животом на стол и вот рука уже на коробочке. Не смотрит немец, не видит, что игрушка совсем близко. И вот я уже поглаживаю ее, придвигаю, отодвигаю подальше. Если бы эта игрушечная коробочка стала моей! Такой красоты нет ни у кого!

И вдруг! Немец понял меня и спокойно придвинул эту ценность прямо к моей руке. В моих глазах сиял несмелый вопрос:

– Это, правда… мне?

Он улыбнулся. Я мигом сползла с колен отца. А куда бежать? В огород! Там спряталась между чахлых степных растений и уткнулась всем лицом в приобретенное счастье. Ка-а-к пахнет, как вкусно пахнет. Долго не решаюсь открыть коробочку, может там еще остался, как его… шоколаде? Нет, внутри пусто… Я надышалась, налюбовалась своим приобретением и выползла из под кустиков, когда со двора уже перестали звать меня, и встревоженные голоса звучали на огороде. Хорошо, что это Миля и Люся, они не отберут мою игрушку.

– Ты чего молчишь!?

– Шо… шоколаде ела…

– Где? Под кустами? – смеются сестры.

– Правда, правда, немец тот давал, что с отцом сидит.

– Так что, у тебя еще есть? – смотрят они на мои руки.

– Нет. И коробочка была уже пустая, когда немец дал мне шо…

– Шиколад, – подсказывает Люся.

Но я помню, как кругло произносил это слово немец и поправляю ее: "шоколаде".

Разворачиваю подол платья и протягиваю на обозрение свой подарок. Сестры ее разглядывают, нюхают, а я тороплю их, тяну вверх руки.

– "Шоколаде", – передразнивает меня Миля. Они с Люсей смеются и называют еще одно незнакомое слово. Несколько дней я дышала вкусным запахом, пока дети не утащили мою ценность.

Лет через 20 я закричала не своим голосом:

– Саша, чем это пахнет?

Воткнула нос в его пачку, каких-то иностранных папирос.

– Так эта коробочка всего лишь от этой гадости, от папирос?!

И я рассказала ему детскую историю с красивой коробочкой.

… Другой запах из моего уже подросткового детства длится до сих пор и не опознанным он был не так долго. В 5 классе немецкий язык вела у нас Софья Андреевна – жена начальника детской колонии. Люська , его дочка, бегала, в одеждах, похожих на наши. Значит, отец, суховатый и строгий человек не хотел выделять дочку из кучки ее подружек. Она рассказывала, что у отца на столе лежала книга Макаренко «Педагогическая поэма». Мальчишек отпускали свободно в село.

А Софья Андреевна приходила на урок с "лисой" на плечах и от нее тепло-восхитительно пахло. Я ждала ее прихода на урок, чтобы вдохнуть такой сладкий, манящий в счастливую жизнь запах.

Я долго не решалась, а потом осмелилась попросить учительницу дать мне почитать какую-нибудь книгу.

– Хорошо, приходи в воскресенье, – любезно согласилась она.

Хоть это и была Люськина мама, но она же – учительница, а Люськин отец вообще хмурый человек… И живут они недалеко от ворот колонии в обычном саманном доме, а идти туда страшновато.

– Ты куда собралась чуть свет? – остановила меня мама.

– Софья Андреевна обещала дать мне книжку почитать.

– Люди еще не проснулись!

Не снимая пальтишко, я просидела еще час перед часами, а потом удрала из дома. Чавкали мои башмаки по грязи не долго. Дом начальника колонии стоял одиноко за широкой канавой и за высокими тополями. Через канаву-арык проложен мостик из широких досок. Все перепрыгивали через такие канавы, но начальнику не положено так прыгать… Я помыла в этой канаве башмаки, вымыла руки, погрела их в карманах. Все, управилась. Может, уже проснулись? Подошла к двери и меня даже качнуло от нее, а потом я прислонилась к ней носом и всем лицом. Это же надо так обливаться духами, что даже от двери шел тот же сладкий знакомый запах. Это было так неправдоподобно! Что ли , они весь дом побрызгали духами?