Николай Герасимов - Вся жизнь как подарок судьбы

У каждого из нас на подобные случаи могут быть свои взгляды, свои объяснения. Со скептиками, в чём тоже уверен, не то что спорить – говорить на эту тему не надо. Но даже они, включая моего друга Воропанова, решившись прочитать эту исповедь, кое над чем, трудно для них объяснимым, надеюсь, задумаются.

С 14 лет незаметно для родителей я стал пропитываться романтикой уголовного мира. Первыми моими невольными (подчёркиваю – невольными, не желавшими, упаси боже, вовлечь меня в свой круг) воспитателями стали взрослые воры, законники той «чистой пробы», катастрофически быстро вымиравшей в конце 1950-х годов. Конечно же, они были преступниками, но с жёсткими к самим себе требованиями, сравнимыми с офицерским кодексом чести. Своего рода отдельная каста, этика которой отвергала хулиганство, грабежи, бандитизм и не то что убийство, но даже избиение и оскорбление другого вора. Решение о «завязке», выходе из этого круга каждый из них принимал для себя сам, объявлял об этом на сходке, и слово его было неоспоримым. Но и после этого в его помощи (не касающейся наказуемого прошлого) в случае необходимости был уверен любой бывший товарищ.

Поведение воров всей страны регламентировалось специальными (насколько помню) «указами». Тяжёлые их нарушения: убийство вора, предательство, тяжкая форма хулиганства, даже крайне недостойное отношение к женщине (известно, что вор не мог иметь жену и личные ценности) – выносились на воровскую сходку. Не посвящённым в воры места на сходке не было. Виновному давали возможность высказаться, и при тяжком, не имеющем веского оправдания нарушении «указа» большинством на сходке иногда выносился вердикт: «Резать!» Смерть провинившимся вором принималась достойно, убивали ножом, профессионально, человек умирал мгновенно. Мне об этом ритуале всё было рассказано досконально. Даже из того, о чём я тогда узнал, можно было представить, какой силой воли, каким фанатизмом была пропитана та воровская «каста». Кстати, когда был пацаном, мне не пришлось услышать таких выражений, как «вор в законе», «коронация». Их, этих понятий, тогда не существовало, хватало слов «вор» или просто «законник». Это сейчас «коронуют» бандитов, грабителей, которые попутно не гнушаются и убийства.

В прошлом вор, очень серьёзно нарушивший хотя бы одну из заповедей своей среды и не явившийся для объяснений на сходку, автоматически переходил в разряд «сук». Этих с годами становилось всё больше, воров – меньше. Война между ворами и суками была бескомпромиссной, при встречах кончалась смертью того или другого. При этом подлость сук проявлялась и здесь: прежде чем убить вора, своего недавнего товарища, они старались доставить ему как можно больше мучений. Чтобы не давать для этого лишнего повода, законники издали «указ»: сук убивать, не мучая; наказание за нарушение этого «указа» могло кончиться смертью, но уже от своих товарищей. И опять же, повторюсь, армия сук росла. Интересно, что в лагерях к ворам нередко с уважением относилась не только охрана, но и «хозяин» – начальник лагпункта. Уважали за строгое следование традиционным воровским установкам.

В 1950-х – 1960-х годах судьба подарила мне в собеседники к тому времени уже «завязавшего» вора – скокаря (домушника). В послевоенное время воров этой категории в основном интересовали добротные тряпки, которые потом задёшево сдавались известным тёткам-скупщицам. В чужой дом вор заходил по предварительной наводке, работяги и без того бедные люди от законников не страдали практически никогда. Воровство с верёвок вывешенного белья было делом рук мелкой шпаны или нищей голытьбы. Но обычному народу было не до каких-то там классификаций, всё списывалось на «проклятое ворьё».

Я запомнил некоторые интересные рассказы о серии неудач, преследовавших моего знакомого в 1947 году. Раз за разом, когда он был уже в чужом доме, просыпались хозяева. Как правило, увидев нежданного гостя, они сразу крепко зажмуривались, притворялись спящими. Уходить приходилось ни с чем. Однажды по точной наводке Владимир посетил отдельно стоящий во дворе небедного дома флигель. Было известно, что хозяин дома, в высоком звании офицер, немало чего позаимствовал на фронте. Вот что я услышал:

«Дверь во флигель была не заперта. Захожу: спит красивая, лет девятнадцати, моего возраста, девчонка. Тряпки кругом не наши, богатейшие. Я их собрал все, увязал в два узла, девочка осталась только с тем, в чём и на чём спала. Надо уходить, но слышу: где-то тикают часы, для нас тогда они были редкой удачей. Часы тикают, но я их не нахожу, руки девчонки у меня на виду. И вдруг вижу, что часики пристёгнуты к нитке, на которой держится занавеска. Но неудобно придвинутой к окну стоит кровать. Подобрал полы пиджака, нагнулся через девчонку, руки до часов не хватило. Достал нож, потянулся им к ремешку, потерял равновесие и, падая, стукнул ножом в раму. Она проснулась и на удивление спокойно спрашивает:

– Молодой человек, что вы здесь делаете?

– Не видишь: трамвая дожидаюсь, – говорю, показывая на узлы. А в душе тоска: опять пустышка, и какая!

– Понятно. Я только попрошу вас оставить мне что-нибудь из одежды, у меня здесь больше ничего нет.

– Теперь-то я оставлю тебе всё.

И пошел к двери. А она достала из-под подушки трубкой свёрнутые деньги:

– Молодой человек! Может быть, вы голодны, вам не на что купить поесть? Вот возьмите, сколько надо!

– Видишь, – я достал из «пистона» брюк двести рублей. – На сегодня хватит, а завтра я украду.

Через несколько дней, идя к Сенному рынку, я её увидел, мы встретились взглядами. Остановились, девчонка подошла:

– Здравствуйте! И, знаете, я бы хотела, чтобы вы зашли к нам в гости.

– Извини! В гости к вам я не пойду».

Обдумывая услышанное, я пытался представить, с чем после этого, по сути, дикого случая жила та девушка. Вероятно, вспоминала, что читала про Дубровского. Много-много раз пересказывала разным людям, с чем ей пришлось встретиться; кто-то ей не очень верил, высказывались самые разные догадки. Но, скорее всего, никто из нормальных людей не мог знать главного: вор-домушник, законник, взявший хоть что-нибудь, если при нём просыпались хозяева, автоматически терял свой статус. Превращался в презираемого бывшими товарищами-ворами грабителя, практически «ссучивался». Для законника грабёж был неприемлемым в любом случае.

Кстати, о грабителях я спросил другого законника: как он поведёт себя, если его встретят гопники, захотят раздеть, даже узнав, что он вор.

– Всё сниму. Молча. Даже трусы. И без слов уйду. Спрятаться потом от нас им будет невозможно, и больше недели они не проживут. Убью всех! Только за то, что они знали, кого раздевают.