Татьяна Данилова - Роковой венец. Любовь между короной и плахой

Дворец Калигулы на Палатинском холме манил юную Мессалину. Ее возбуждали слухи о его небывалой роскоши и какая-то порочная тайна, что обитала за неприступными стенами. Конечно, девушку немного пугали рассказы о безумных выходках императора, но они же и восхищали: вот тот, кто правит миром и может делать с ним все, что вздумает. Не это ли предел мечтаний самой Мессалины? Но в своих грезах она представляла себя не на месте Цезонии, ей хотелось быть самим Калигулой. Ни много ни мало. Еще в детстве она заметила, что особое удовольствие ей доставляет причинять боль рабыням. Ее тело охватывала сладкая истома, когда она видела, как наливаются слезами глаза служанки, если она медленно заламывала ей руку. Очень скоро Валерия Мессалина поняла, что именно приносило ей наслаждение: это власть, безграничное подчинение воли других при полной безопасности для себя самой.

Вожделенный дворец на Палатинском холме ее все-таки дождался. Впервые она переступила его порог в качестве невесты Клавдия, приходившегося цезарю дядей. Дворец встретил новую гостью, торжественно сверкая мрамором и позолотой, тонкой работы инкрустацией, представлявшей жизнеописания небожителей. Гай Калигула был в добром настроении, он полулежал на роскошной золотой кровати, а рядом расположилась императрица Цезония, которая безудержно хохотала над очередной «божественной» выходкой. Появление непутевого Клавдия царственная чета могла бы и не заметить, но его златокудрая стройная спутница заставила Цезонию сменить выражение лица на более кисло-напряженное, а самого Калигулу заинтересованно сверкнуть диковатыми глазами.

Калигула Мессалину разочаровал. Он показался ей тощим и нескладным, впрочем, его статуя была похожа на оригинал. И это великий цезарь, властелин мира! На вид он был смешон, но он имел власть, а власть никогда не казалась Мессалине чем-то несерьезным. Да, при всей своей неприступности он представлялся легкой добычей, но инстинкт самосохранения нашептывал обратное: «Попридержи свой пафос!» – и она скромненько потупила глазки: сама добродетель. Цезарь скромниц не любит, но его не проведешь – порок он чует за версту. Цезония тоже. Но и Мессалина не настолько глупа, чтобы попытаться отбить супруга у этой фурии. Вон как она вцепилась в него, опаивает всякой дрянью, убирает соперниц… Всему свое время. Правда, свидетельств о возможной близости Мессалины с Калигулой не сохранилось. Похоже, судьба не свела их в одной постели, а причиной тому стала прогрессирующая паранойя цезаря: с одной стороны, и он начал вести более замкнутый образ жизни, боясь покушений, и скорая беременность Мессалины – с другой.

Тогда же они расстались, довольные знакомством и друг другом. Клавдий пережил эту встречу без какого-либо волнения. Он, как никто другой, смог оценить ситуацию трезво. Мессалина же на пути из Палатина чувствовала себя искусной женщиной, обрывки мыслей крутились в ее кудрявой головке, хотелось прыгать и петь.

– Клавдий, после нашей женитьбы мы будем жить в этом дворце?

– У меня есть дом и вилла в Кампании, но император предпочитает иметь меня всегда под рукой. Он часто прибегает к моим советам, пользуясь моей ученостью.

Мессалина была счастлива. Она с детской непосредственностью хотела жить во дворце, поближе к власти. Остаток пути она украдкой поглядывала на своего будущего мужа и фантазировала по поводу предстоящей близости с ним. Старик и урод… Урод? Теперь ее это даже возбуждало. Что толку в одних красавцах, когда есть уроды. Как приправа, как соль и перец!

Ее оружие – это она сама, женщина, которой теперь предстоит состязаться в уме и находчивости с мужчинами, а в красоте с другими женщинами и… победить, поскольку у ее будущих противников и соперниц нет такого тайного оружия. Такого, как у нее. Отточенного. Ей, по крайней мере, хотелось в это верить.

Домиция Лепида, быть может, действительно желала счастья своей дочери. Такого, каким она сама его представляла. И довела свой план до конца – нашла для Мессалины «подходящего» жениха. Ее, едва достигшую тринадцати лет, выдали замуж за Клавдия, который был старше ее более чем втрое и не отличался ни красотой, ни умом. В нем даже не наблюдалось признаков того, что принято считать обаянием.

Да уж, счастье так счастье! Хуже любого наказания. Это был странный союз и на первый взгляд, и на второй. Пожилой, не слишком привлекательный мужчина с репутацией конченого придурка и хорошенькая, богатая, можно сказать, самодостаточная красавица. Этот брак казался еще и бессмысленным. Если, конечно, с его помощью не надо было срочно скрыть какие-то грешки. Или же каким-то непонятным зрением Лепиде все-таки удалось разглядеть в этом бесперспективном женихе будущего цезаря? Клавдий был дядей и доверенным лицом императора – это многое объясняет. И все-таки более правдоподобно выглядит версия, что за столь поспешной свадьбой была скрыта какая-то тайна. Например, похотливость юной высокородной девицы перешла все границы дозволенного, даже по меркам римской морали времен Калигулы. Любящий отец Мессала Барбат был настолько уязвлен поведением дочурки, что поспешил ее поскорее сбыть с рук, и тут подвернулся Клавдий. Или же все-таки сама Лепида, раскинув мозгами, решила, что Клавдий не такая уж плохая партия… Для начала. Положение законной супруги этого недалекого человека вроде бы и не самое завидное, зато император относится к нему куда благосклоннее, чем к любому умнику.

Дальнейшие события показали, что Клавдий был не столь тупоголовым, как все полагали. О нем можно было бы с полной уверенностью сказать: это ж надо быть настолько умным, чтоб казаться таким простаком!

Клавдий рос болезненным, слабым телом и – это утверждала даже его родная мать – умом. Если она хотела подчеркнуть чью-то тупость, то обычно восклицала: «Он такой же дурак, как мой Клавдий!» Ну а император Август его иначе и не величал, как «этот бедненький». Репутация сохранилась за ним на всю жизнь, и она устраивала Клавдия. Калигула, эксцентричный параноик, не особо заботясь об убедительных причинах, активно избавлялся от возможных конкурентов, но Клавдий считался не вполне нормальным в семье цезарей, и, возможно, это спасло ему жизнь.

Император Клавдий. Римская скульптура

Калигула держал его при себе во дворце, где дядюшке была отведена роль шута. Если он опаздывал к обеду, его сажали в самом конце стола и все с наслаждением и радостью забрасывали объедками. Клавдий терпел и улыбался, переводя все в шутку. Случалось, что он мог задремать за столом, тогда ему надевали на руки носки и резко будили. Он спросонок начинал тереть ими лицо – все с наслаждением хохотали.