Полина Ребенина - Мой Тургенев

О том же рассказал Тургенев на обеде с французскими литераторами в Париже. Его рассказ воспроизвел Эдмон Гонкур в своем «Дневнике» (27 января 1878 года): «Я был совсем юным и невинным и имел желания, которые имеют все в пятнадцать лет. У моей матери была красивая горничная. Это произошло в дождливый день – один из тех эротических дней, которые описал Доде. Начинало смеркаться. Я гулял по саду. Вдруг эта девушка подошла ко мне, коснулась моих волос и сказала: «Пойдём!» То, что последовало потом, – сенсация, подобная тем сенсациям, которые мы все испытываем. Но это лёгкое касание волос и это единственное слово я часто вспоминаю и бываю совершенно счастлив».

Как известно, еще в 1834 году из-за скандальной истории в связи с любовной связью Варвары Петровны с домашним доктором в Спасском, отец Тургенева переехал жить в Петербург. Затем Сергей Николаевич перевел в Петербургский университет младшего сына Ивана. Здесь Иван стал жить вместе со старшим братом Николаем, который в то время служил в Гвардейской артиллерии. А вскоре их отец, Сергей Николаевич Тургенев, скончался.

Иван продолжал учиться на историко-филологическом факультете Петербургского университета, и осенью 1837 года получил степень кандидата. Каждое лето он проводил в Спасском, где и случился один неприятный эпизод. Вот как об этом рассказывал А. А. Дунин, журналист:

«Иван Сергеевич – студент петербургского университета – приехал домой, в село Спасское-Лутовиново, на рождественские каникулы. Первую новость, какую он услышал от матери, это – продажа дворовой девушки Луши, красавицы и первой рукодельницы в дворне. Новость эта поразила и возмутила его до глубины души».

Луша была сверстницей и товарищем его детских игр, она выучилась с помощью Ивана грамоте и потихоньку перечитала всю лутовиновскую библиотеку. Чтение расширило умственный горизонт деревенской девушки, и у нее появился свой собственный взгляд на окружающую действительность, отличный от существующих реалий. Однажды Варвара Петровна жестоко наказала розгами своего дворового человека. Луша неожиданно высказала крестьянам порицание барской жестокости. Протест девушки дошел до ушей Варвары Петровны. В наказание ей отрезали косу и заставили пасти гусей. Но это наказание не смутило «строптивую». При всяком удобном случае Луша, как доносили барские доносчики, «несла мужикам всякие непотребные небылицы». Встречаясь с крестьянами в поле или в лесу, Луша не упускала случая поговорить с ними «по душам».

– Нет от Бога такого закона, чтобы человек владел человеком, – говорила Луша. – Закон этот придумали господа, потому что он для них выгоден. А перед Богом все люди равны, никакой разницы нет, если они живут по Его воле…

– Бунтует девка! – доложили Лутовинихе. – Сущая язва! Зараза!

Варвара Петровна испугалась не на шутку, когда ей к тому же доложили, что бабы, наслушавшись «Лушкиной брехни», отказались доставлять для барского двора грибы и ягоды и сбыли весь сбор их в городе.

– Продать негодяйку! – приказала барыня.

Лушу продали, по домашней запродажной записи, соседней помещице, которую за жестокость мужики прозвали «Медведицей», но Луша еще не была вывезена из Лутовинова.

Иван Сергеевич отважно заявил матери, что продажи Луши ни в каком случае не допустит и спрятал девушку в одной надежной крестьянской избе. Покупательница, осведомленная о вмешательстве Ивана Сергеевича, обратилась к уездной полиции за содействием к получению купленной «крепостной девки Лукерьи», заявив, что-де «молодой помещик и его девка-метреска бунтуют крестьян». В Спасское-Лутовиново, для усмирения «бунта», немедленно полетел капитан-исправник.

Однако 19-летний Тургенев и исправнику заявил, что он Луши не выдаст. Услышав такое заявление, исправник, поддерживаемый Варварой Петровной, собрал из жителей окрестных селений толпу «понятых», вооруженных дубинами, и во главе ее отправился к дому, в котором укрывалась девушка. Но Иван Тургенев встретил исправника на крыльце этого дома с ружьем в руках.

– Стрелять буду! – твердо заявил Иван Сергеевич. Тут юноша сумел проявить силу и твердость характера, как в отношении матери, так и полицейских властей.

Понятые отступили, а исправник не знал, что делать.

Вероятно, финал мог быть печальным, если б не вмешалась Варвара Петровна.

– Пусть девка остается, коли она ему так нужна, – махнула она рукой, – а кровопролития не надо… Я плачу неустойку…»

Таким образом, кровавое столкновение было отвращено. Однако было возбуждено уголовное дело «О буйстве помещика Мценского уезда Ивана Тургенева», которое тянулось долгие годы, вплоть до отмены крепостного права.

В эти молодые годы Иван Сергеевич пристрастился к охоте. Сначала спутником его охотничьих странствий был дядя Николай Николаевич, но однажды в окрестностях Спасского Тургенев встретился с крестьянином-охотником Афанасием Алифановым, которому суждено было стать верным спутником и другом писателя на долгие годы.

Во время своих охотничьих странствий обошел Иван Сергеевич все окрестные деревни. На всю жизнь сохранились у него воспоминания о красоте и радости деревенского быта в окрестностях Спасского. Вот как довольство дореформенной русской деревни описал Тургенев много позднее в одном из своих «Стихотворений в прозе»:

«Последний день июня месяца: на тысячу верст кругом Россия – родной край.

Ровной синевой залито все небо; одно лишь облачко на нем – не то плывет, не то тает. Безветрие, теплынь… воздух – молоко парное!

Жаворонки звенят; воркуют зобастые голуби; молча реют ласточки; лошади фыркают ж жуют; собаки не лают и стоят, смирно повиливая хвостами.

И дымком-то пахнет, и травой – и дегтем маленько – и маленько кожей. Конопляники уже вошли в силу и пускают свой тяжелый, но приятный дух.

Глубокий, но пологий овраг. По бокам в несколько рядов головастые, книзу исщепленные ракиты. По оврагу бежит ручей; на дне его мелкие камешки словно дрожат сквозь светлую рябь. Вдали, на конце-крае земли и неба – синеватая черта большой реки.

Вдоль оврага – по одной стороне опрятные амбарчики, клетушки с плотно закрытыми дверями; по другой стороне пять-шесть сосновых изб с тесовыми крышами. Над каждой крышей высокий шест скворечницы; над каждым крылечком вырезной железный крутогривый конек. Неровные стекла окон отливают цветами радуги. Кувшины с букетами намалеваны на ставнях. Перед каждой избой чинно стоит исправная лавочка; на завалинках кошки свернулись клубочком, насторожив прозрачные ушки; за высокими порогами прохладно темнеют сени.

Я лежу у самого края оврага на разостланной попоне; кругом целые вороха только что скошенного, до истомы душистого сена. Догадливые хозяева разбросали сено перед избами: пусть еще немного посохнет на припеке, а там и в сарай! То-то будет спать на нем славно!