Георгий Дарахвелидзе - Похоже, придется идти пешком. Дальнейшие мемуары

Его проблема в том, что он не может избежать комического эффекта, с которым явно не хочет работать; его целью является нечто серьезное, а тут постоянно возникают laughs .

Никкол – один из немногих интересных режиссеров сегодня, если не по языку, то по темам, поэтому преступлением является уже тот факт, что это был его первый фильм за шесть лет. Никкол редкий режиссер, кого недалекое будущее всегда интересовало больше настоящего; как будто реальность, сама планета Земля, опостылела ему так же, как герою «Гаттаки». Такое недопустимо в профессии, где творческая недолговечность определяется его карьерой; настоящий режиссер должен снимать, и желательно – как можно чаще, оставляя нам то, что и может нам оставить. Для этого должны быть созданы все условия в будущем: не может человек, способный каждый год снимать шедевр, заниматься поиском денег или простоем из-за других побочных причин. Ошибкой Америки было думать, что мужчина борется с системой из-за того, что та не обеспечивает условия для жизни, а мужчина борется с системой из-за того, что та обеспечивает условия для жизни.

Многие моменты символизма – это кусочки нео-немого кино. Зачастую символизм проникнут идеями нового общественного строя: так в финальном кадре «Во время» под следующим, более крупным банком этот общий план явно подразумевает не просто какой-то банк, пусть даже очень крупный, а «здание капитализма».

Забавно, что он рассуждает про «дарвиновский капитализм» и комбинацией к сейфу, где хранится миллион лет, имеет не что иное, как дату рождения Чарлза Дарвина. Это уже второе упоминание Дарвина за полгода, и это нельзя было пропустить. У темнокожего парнишки в фильме «Люди Х: Первый класс», была кличка – Дарвин, он приспосабливается к среде из инстинкта выживания, моментально раскрывая способности, которые еще не приобретены человеком в ходе эволюции, вроде жабр. Потом он, поверив фашистскому лидеру, готов перейти на их сторону, кажется, по причинам расовой дискриминации – но на самом деле делает обманный маневр – и платит жизнью. Тут говорится, что новый фашизм оставит дарвинистскую модель, которая ему выгодна. Но и что еще более интересно – это что буквально через пару недель вышла картина режиссера, для которого Дарвин и вовсе был давней темой.

К этому времени идея совпадения четвертей уже была понятна, как и то, что вторая четверть будет нашей. Так я уже знал, что мы победим, что ко второй четверти нынешнего столетия мы ослабим действие материи. Но также я знал и о том, что удел идеалистов – наблюдать, как люди, для которых они ослабили действие материи, продают свои идеалы ради спокойствия и благополучия. Не верите – спросите у Мартина Скорсезе.

Я поделился с Максом Малышевым своими открытиями 2009–2010 года, он составлял список отмеченных мною фильмов, и когда он закончил, то упомянул, что этот список «будет распространяться в социальных сетях». Когда я ему сказал, что это вообще-то весь таймлайн моей еще не написанной книги в завершающей части, он не понял, что тут такого, и попытался выставить это как рекламу моей работы, но я знал, что он пытается убедить себя в том, что он хороший человек и действительно не делает ничего такого, к чему могли бы быть вопросы, и даже помогает мне. В тот момент я понял, что между ним и людьми, которых мы вместе отрицали во ВГИКе, не такая уж большая разница.

ВЫ ПРОСТО ДОЛЖНЫ СДОХНУТЬ

Вопрос этого времени – почему мы должны пощадить людей, вся жизнь которых, по крайней мере, в последние 25–30 лет, направлена на уничтожение красоты, на то, чтобы изгнать любую радость и невинность. Которые уничтожали на наших глазах детей, пытавшихся что-то сделать, чтобы другие начали смотреть хорошие фильмы, а не дерьмо, или хотя бы иметь выбор. Которые говорили на все предложения: ну что вы преувеличиваете, это кино десятого порядка по сравнению с Пазолини.

СОСТРАДАНИЕ

Вопрос в том, почему люди, которые внутри все понимают, и знают, что у них осталось не так много времени на то, чтобы спастись, не только не меняют резко свои взгляды, чтобы послужить идеалам добра, но даже где-то начинают намеренно отстаивать свои старые идеи, почти иррационально противореча внутреннему знанию. В молодости мы думали, что они делают это потому, что эти люди – просто злодеи, они сознательно выбрали сторону зла и продолжают ему служить. Но это было бы не так страшно, как то, что они – вовсе не злодеи: они все понимают и не позволяют себе спастись из чувства вины; их продвижение отживших свой век концептов и в то время, когда это всем давно понятно, выступает не попыткой спасти имя и репутацию, оградившись от тех нападок, застолбить старую концепцию, а бессознательным желанием саморазрушения: созидательным было бы написать другое или хотя бы промолчать, но не писать прямо противоположное. Старик, проживший жизнь с идеей всеобщей вины, не позволяет себе невинность, и, как кажется молодому человеку, выбирает намеренно и дальше спускать свою жизнь в унитаз, культивировать свое уродство, из сочетания искреннего отторжения и самонаказания. Они, может, и все понимают, что эти молодые, с их невинностью, величием и теми идеалами – правы, но они не могут себе все это позволить. Возможно, кто-то из них и является служителем зла, но это было бы слишком просто и слишком решаемо. Большинство так запуталось в заблуждениях, понастроенных заслонах, что уже не отличают добро от зла. Что кроме жалости можно проявить к тем, кто осознал к концу жизни, что на каком-то этапе не просто впал в заблуждение, но, глядя на их последствия, поддался силам зла, и передал это знание десяткам других людей. Самое интересное, что они делают это бессознательно – как бы закрывая это сознание посредственности, и в этом тоже было проявление женского ума. Когда-то в 60-е можно было верить в идеалы искусства, сложившиеся на глазах, а потом что-то произошло, и они сами не заметили, как стали служителями зла. И тем, что заставило их поставить себе заслон от этой мысли, было американское кино четвертой четверти. Они увидели себя крестоносцами, несущими знание об искусстве во времена всего упадка культурного и нравственного уровня. Третья четверть не без смекалки придумала миллион оправданий своей безнравственности; сделала слово «праведник» ругательным: жизнь не черно-белая, все сложнее. Третья четверть была невероятным рассадником беспринципности, порока. Невероятная заносчивость этой четверти, думавшей, что выросла умнее, гуманистичнее, философичнее тех, кто был до нее, обратилась обвинением четвертой – хотя в сравнении с Пазолини «Рокки» в тысячу раз более достойный фильм в человеческом плане. Кто они такие, выяснилось в пятой (первой четверти нового века) – на ее фоне они все показались полными ничтожествами – где они столкнулись с людьми какой-то новой формации, которые не любили плохое голливудское кино, но знали больше их – и Брайана Форбса, и Феллини и т. д., и тогда они стали защищаться, кусаться, грызть зубами – идти на самые чудовищные подлости, только бы не уступить свое место. Для них отдушиной стало новое поколение интеллектуальной молодежи, тех, кто пропустил эпоху видео и не заразился американизмом, и потому поставил себя и над теми, кто это сделал до них, и над сверстниками, не пропускавшиими новинок современного кинопроката.