Ираклий Квирикадзе - Вспомни Тарантино! или Седьмая ночь на «Кинотавре»

Папин московский друг Аквсентий Крылов, дипломат, поехал в ООН служить на три года. Я уже окончил режиссерский факультет, снял короткометражной фильм “Кувшин”, который имел, сознаюсь, большой успех на советском телевидении. Я отдал Аквсентию злополучные бабушкины длинные доллары для обмена на короткие. Аквсентий Крылов, приехав в Нью-Йорк, первое, что сделал, – съел суп из устриц. Не в сезон. Отравился и умер через три дня. Спрашивать о долларах было не у кого и неудобно…

Но тема странных долларов еще раз всплыла в моей дружбе с Гонсало Мартинесом и Серхио Ольховичем. В пельменной Столешникова переулка, которую так любили мексиканцы, мы, докуривая сигары, встретили Виктора Петровича Демина. Представьте человека весом в двести килограмм, который мог выпить два литра водки и пробежать, если надо, марафонскую дистанцию – сорок два километра. Демин был лучшим кинокритиком СССР. О том, как он анализировал, разбирал фильмы, ходили легенды. Виктор Петрович постоянно воевал с киночиновниками.

Наперекор негласным командам сверху топить идеологически вредные фильмы он, Демин, пытался (и иногда ему это удавалось) спасать достойное кино. Его любили Тарковский, Иоселиани, Параджанов, Климов, Муратова, Смирнов, Абуладзе, Соловьев, Кобахидзе, Ибрагимбеков, Хамраев, Океев… многие.

Однажды он вступился защищать мой фильм “Пловец”. В 1981 году о фильме много говорили. Его звали на международные кинофестивали, но Госкино СССР решило “Пловца” потопить. Был просмотр в институте Владимира Евтихиановича Бас-какова – важном идеологическом центре, где собрались именитые враги и немногочисленные друзья моего фильма. Пришел Виктор Петрович Демин. Он сказал: “Ираклий, я дам им бой!” Душа моя возликовала! Но Демин, великий раблезианец, явно до прихода на просмотр вобрал в себя два белых литра. Мои худшие предположения подтвердились, как только в просмотровом зале потух свет и пошли титры моего фильма. Лучший в СССР критик заснул и стал громко храпеть. Я был в ужасе, толкал его в бок. Он секунд на десять открывал глаза, расширял их, уставившись на экран, и вновь засыпал. Фильм “Пловец” он до этого не видел. Почему, зная, что требуется его помощь, он влил в себя огненную воду и пробежал дважды Садовое кольцо – ведь только это могло его превратить в “гигантскую спящую красавицу”? Враги смотрели в темноте на него, на меня и злорадно ухмылялись. Прошли полтора часа этого ада. Загорелся свет. Демин проснулся и первым поднял руку, попросил слова.

Я с детства слышал фамилию адвоката Плевако. Его защитные речи, изданные отдельным томом, состоят из шедевров красноречия. Вот такой Плевако проснулся, как только завершились титры фильма “Пловец”. Демин нашел столько аргументов в защиту, что получалось, что “Пловец” не идеологический враг, а друг. Директор института Баскаков Владимир Евтихианович, выслушав защитную речь моего Плевако, сам рекомендовал “Пловца” в Сан-Ремо на фестиваль авторского кино. “Туда ему и дорога”, – странно пошутил Баскаков. “Пловец” из Сан-Ремо приплыл с Гран-при и денежным призом в семь тысяч долларов. (Доллары Сан-Ремо были нужного формата.)

Какое-то время спустя мы с Деминым оказались вдвоем в Мексике, где назывались “делегацией советских кинематографистов на конференции, посвященной сорокалетию съемок фильма Сергея Эйзенштейна «Вива, Мехико!»”. Виктор Петрович знал все о фильме Эйзенштейна, а я его даже не видел. Меня “пристегнули” к гранд-специалисту мои друзья Ольхович и Мартинес. Предполагалось, что три дня мы проводим семинар по Эйзенштейну в Университете Мехико, потом три дня отдыхаем, наслаждаемся Тихим океаном в городке Жервазио под Акапулько. Моя таинственная история, тоже связанная с долларами произошла там, в Жервазио, но не могу перед этим не рассказать о нашей с Деминым корриде, где он и я выступили в роли “разогревающих” быка.

Расскажу кратко, хочется быстрее оказаться в Жервазио. В Мексике, как и в Испании, проходят бои быков. Они не так известны миру, но тем не менее крови на них даже больше. За два года до нашего с Деминым приезда знаменитейший тореадор Даконте был поднят быком на рога, потом скинут на песок арены и затоптан до полусмерти. Даконте, говорят, держал при этом руки не на своем детородном органе, а на горле. Он спасал горло, так как еще и пел оперные арии. Даконте – единственный тореадор, который в строжайшем ритуале проведения боя, убивая быка (делал он это мастерски), получил право петь на арене, провожая покоренного им врага-друга в рай для быков. Обычно Даконте везло, этих оперных арий он спел на арене раз сто двадцать. А тут вот за него пропел бык. Но Даконте за два года встал на ноги, склеил себя и вновь стал рваться на арену. В тот день, когда Ольхович и Мартинес повезли нас на корриду, Даконте должен был впервые выступать после вынужденного перерыва перед своими поклонниками, а их было все многомиллионное мексиканское население, включая женщин, детей, больных-колясочников, умалишенных. Все кричали в тот день: “Даконте! Даконте! Даконте!”

Два часа езды в утреннем тумане, мы с Деминым спим на заднем сиденье машины Гонсало Мартинеса. Он показывает пирамиды, которые не так высоки, как египетские. Но мы спим и не можем сравнить.

Когда я открыл глаза, испугался. Впереди нас, как неприступная средневековая крепость, высилась гигантская арена, которую брали штурмом десятки тысяч мексиканцев – мужчин, женщин, умалишенных. Умалишенных было больше всего. Вокруг все напоминало картину Иеремии Босха “Апокалипсис сегодня”. Неважно, что это название фильма Фрэнсиса Форда Копполы. Всеобщее безумие коснулось и нас. Мы с трудом открыли двери машины. Майор Мартинес, как ледокол, протискивался сквозь кипящий людской котел. Он искал лишние билеты. Хватал каких-то мужчин за шиворот, что-то грозно кричал им, те виновато качали головами. Серхио Ольхович что-то шептал бритоголовому человеку в ухо. Тот стоял, закрыв глаза, и отвечал: “Амиго для амиго всегда амиго”. Так мне послышалось. Двигаться куда-либо мне было сложно. А как протискиваться боевому слону? Человек сорок мексиканцев Демин растолкал бы. Но сорок тысяч мексиканцев, которые хотели попасть на арену и увидеть свое божество Даконте?! Представление уже начиналось. Билетов нет и нет. Вдруг майор Гонсало остановился и сказал: “Ираклий, Виктор Петрович, там, видите, в стене, маленькую дверь? Она на секунду откроется, вы вбежите, и она тут же закроется, вас проводят и посадят на хорошие места, рядом с президентом!” Маленькая железная дверь в стене арены стала приоткрываться. Демин спросил Гонсало: “А вы?” Гонсало ответил: “Только двоих, только вас двоих. Мы сами что-то придумаем”. Я спросил: “Рядом с президентом Мексики?” Гонсало сказал: “Нет, рядом с президентом корриды. Сегодня это еще выше”. И втолкнул нас в приоткрытую дверь. Я юркнул, Демин как-то втиснулся. Дверь мгновенно закрылась. Мы стояли одни в душной темноте изрядно долго. Кто нам открыл дверь? Кто закрыл ее? Где-то вдалеке виднелось пятно света. Мы побежали к нему. Над нашими головами тысячи глоток кричали “Оле! Оле! Оле!”. Догадались, что находимся под зрительскими рядами арены. Наткнулись на какой-то металлический желоб – глубокий. Он вел туда, где становилось светло. “Здесь пробегают быки, чтобы выскочить на арену”, – предположил Виктор Петрович. Мы спрыгнули в желоб и побежали, свет приближался, и – о боже! – неожиданно мы оказались на зеленом поле арены. Рядом с нами красочно разодетые пикадоры, сидящие на конях, окружили быка и пиками кололи его. Первым нас, посторонних, заметил бык. Хотя нет, заметили зрители, что-то стали кричать. Подскочил на коне один из пикадоров и окровавленным концом копья махнул: бегите отсюда, вы что, ох…ли! Тут и бык побежал в нашу сторону. С его загривка стекала кровь, он приседал на левые ноги. Мы рванули, не зная куда, бык за нами! Под крики зрителей, бычий храп мы бежали, полные смертельного ужаса. Вот деревянный барьер, отделяющий зрительские ряды от травяного поля арены. За ним спасение. “Спасение утопающих – дело…” Не помню, как я запрыгнул на оградительный барьер? А как перекинул свое многопудовое тело лучший кинокритик СССР Виктор Петрович Демин, тоже не помню. Страх – истинный помощник, с ним мы взлетели на высоту выше двух метров.