Алина Пожарская - Другие вольеры. Волонтёрские записки

Кристинка первая идёт к мусорке и демонстративно выкидывает Максову бумажную поделку.

Макс тут же как-то весь выпрямляется и становится насмешливым, как ребёнок, который с трудом пытается скрыть обиду.

– Блин, ну отлично. Вы как бы всё запороли. Мы договаривались, не?

Ему никто не отвечает. Так и расходимся, не прощаясь.

– Ничего мы им не должны, – говорит Кристинка. Мы проводили остальных ребят и забились под крышу торгового центра, греемся и едим. – Тоже мне звезда журналистики.

Меня сейчас интересует не Макс и даже не видеоролик.

– А с этой-то что будет? – спрашиваю.

Кристинка пожимает плечами.

– Да что-что. Слышала, как она распиналась? Они это любят. Да и возиться с такими делами никому не надо. Если бы не активисты – никто бы не дёрнулся. Того вон отпустили, этой по-любому условный дадут. Ус-лов-ный! – чеканит она и улыбается. Я вдруг чётко осознаю, что эта улыбка у Кристинки – что-то вроде фишки. Улыбка для особых случаев, лучезарная и жуткая. – Так что не парься. Ешь. Я просто уже насмотрелась, – говорит она.

Мы молчим. На улице чуть потеплело, слегка моросит, пробка на шоссе увеличилась, а дворники на стёклах ускорились.

– Я поэтому на чинушу и учусь, – наконец говорит Кристинка. – Чтобы хоть как-то и хоть на что-то влиять. А пока я только рабочая сила. Уже хорошо.

– Это ты про волонтёрство?

– Ага. Ты, кстати, собак не боишься?

На следующей неделе мы поехали в приют вместе.

– Кристина, кыш отсюда.

Это говорит человек с редкими седыми волосами и красным лицом. Кристинка ободряюще мне кивает – мол, не принимай всерьёз – и уходит в соседнюю дверь, как она говорит, к собакам. Я остаюсь за столом напротив краснолицего человека. Это Яков Львович, директор приюта.

Мы сидим в тесной комнатке с горами круп, кормов, газет, чьими-то куртками, шприцами, раскрытыми тетрадками, раковиной и холодильником. Это называется «офис».

В соседней комнате карантинная – место, где держат животных-новобранцев до полной ветеринарной обработки. Кристинка мне уже объяснила, что это миф, будто приютские животные сплошь блохастые и щедро источают заразу. Зараза тут просто не пройдёт.

Яков Львович смотрит на меня. В его голубых глазах есть что-то жутковатое. Примерно как у хаски, у тех, чьи глаза голубые и каёмочкой обведены. Но на хаски я уже налюбовалась и вздрагивать от их вида перестала, поэтому и на Якова Львовича смотрю открыто и дружелюбно.

– Ну, расскажи, – говорит он. – Кто такая, откуда и зачем тебе это всё.

– Алина Беляева, двадцать пять лет, живу в Москве, надо – потому что животных люблю.

Он щурится.

– А родители кто?

– Родители в разводе, отца не знаю, мама редактор…

– Учишься где?

Я немного озадачена, но до меня тут же доходит. Ещё раз напоминаю:

– Мне двадцать пять лет. Я давно отучилась, театральный институт, драматургия.

У меня светлые волосы и физиономия на пару лет отстаёт от паспортного возраста. Пока что от этого нет никакой выгоды, одна морока, вот как сейчас.

– Значит, работаешь?

– Да, я…

Осекаюсь. Смотрю в его глаза и понимаю, что нельзя, нельзя говорить, что работаю я в районной газете, ещё с универских времён.

– В молодёжном театре в Доме культуры пьесы ставлю. И немного русский с литрой преподаю.

Это правда: в редакции меня называют «нашей драматургиней», а в театре – «нашей филологиней».

– Хм. Понятно. А парень есть?

Слегка обалдеваю.

– Есть, живём давно вместе. А что?

– Нет, это так. Ты куда пойдёшь – к кошкам или к собакам?

– К кошкам, конечно! Я кошек люблю.

– Убирать у них сможешь?

Я смеюсь.

– А чего тут не смочь? – поясняю, потому что он, в свою очередь, не понимает, что тут смешного. – У меня у самой двое.

– Одежда есть переодеться?

Смотрю на свои джинсы и толстовку с идиотской картинкой на груди.

– Да у меня такая, которой не жалко.

– Ладно. Иди, – говорит он и встаёт сам. Мы выходим.

Кошки обитают в домике напротив офиса. Вообще что офис, что кошкин дом – этакие квадратные бетонные глыбы, и слово «домик» не очень-то с ними вяжется, но, по крайней мере, оно отражает их автономность. Кристинка рассказывала, что раньше на месте приюта был завод, потом ему снесли крышу и остались домики да полигоны. Здесь везде промзона, серый снег, лай да холодный ветер.

– Воду, – говорит Яков Львович, – из шланга бери, вот так. Грязную сюда выливай, – и показывает куда-то в угол рядом с водопроводом.

– Что, вот прямо сюда?

– Вот прямо-прямо сюда, – в тон отвечает он и выдаёт подобие улыбки.

– Ясно, – говорю и захожу в кошкин дом.

Внутри домика – ковры с орнаментами, пыль, лампочки в углах, натопленное тепло… и микроклимат. Так мне хочется это обозвать.

Когда, к примеру, в помещении много парней, то пишут: в воздухе сплошной тестостерон. Когда учёных – пишут, что сплошные мозги. Ну и так далее.

Здесь в воздухе сплошная пластичность. Линии, изгибы, повороты, грация – всё это вокруг, обволакивает и уводит за собой. Психоделика напополам с аллергенной шерстью.

Чтобы вернуться на землю, я думаю о том, во сколько обходится приюту содержание сорока кошек. Неудивительно, что собак в десять раз больше: они в основном в будках, а будки в оградках, обогревателей там никаких нет.

Я прикидываю, что надо сделать. Вымыть пол, вытряхнуть подстилки и, главное, поменять наполнитель в лотках. В качестве наполнителя – опилки. Кристинка рассказывала, что приют сотрудничает, помимо всяких зоомагазинов и аптек, ещё и с лесопилом. Так что опилки, как побочный продукт, достаются приюту бесплатно.

Я проверяю, есть ли у кошек вода. Есть. Сухого корма тоже полно, навален грубо в большие собачьи миски. Корм – медальки с шершавой поверхностью, рыжевато-бурые. Самый дешёвый.

Резиновые перчатки у меня с собой: здесь какие-то есть, но я перестраховалась. Перчатки – это хорошо: меньше соблазн погладить.

Пластичность вокруг меня сгущается. Здесь явно заинтересовались моим занятием и мной лично.

Гладить я их не смею. Во-первых, за мной краем глаза наблюдают из окна офиса по соседству, и мне нужно показать, что я пришла сюда по делу. А во-вторых, если кто-нибудь замурчит, я, наверное, вообще умру.

Через полчаса заходит Оскар, один из рабочих, молодой смешливый парень, киргиз по национальности. Он прислоняет к стене длинный пакет с опилками, примерно в свой собственный рост.

– Слушай! Крис спрашивает, долго тебе ещё?!

– Да часа два, – отвечаю. – А что? Вы закрываетесь?

Оскар обводит взглядом комнату и поднимает брови.

– Да нет. Работай сколько надо. Я передам.

Дверь закрывается. Я случайно пинаю мячик, лежащий у моих ног. За мячиком тут же бежит кот. Он тощ, пёстр и потрёпан, и на морде уже читается ворчливость, характерная для пожилых кошек. Но он не стесняясь бежит за мячиком и подталкивает его лапой.