Алина Пожарская - Другие вольеры. Волонтёрские записки

Мы выходим из троллейбуса и перебегаем дорогу: почему-то у ворот промзоны не нарисовали пешеходного перехода. Перед нами совковая табличка: «Пункт передержки безнадзорных животных».

Петляем по извилистой тропе мимо каких-то строек, автомоек и других важных предприятий. Всё громче и громче слышен лай.

– Я своего Вадоса буквально из-под шприца вытащила, – рассказывает Кристинка. – Его должны были усыпить. Он просто оказался не в то время и не в том месте и всем мешал. А я оказалась, наоборот, в то время и в том месте. И случайно его спасла. Я тогда уже два года волонтёрила.

– Ничего не поняла, – говорю.

– Ладно. Потом как-нибудь расскажу, – отвечает она и смотрит прямо перед собой.

– Ты собак сильно любишь? – догадываюсь я.

– Ага.

Я вспоминаю свою реакцию на кошкин дом. Во мне зреет комплекс неполноценности.

– То есть ты любишь собак так, как я – кошек? И ходишь к собакам и не психуешь?

Кристинка отвечает не сразу. Мы как раз подошли к мощным бордовым воротам, она просовывает руку в дыру и ворочает тяжёлый замок. Собаки уже захлёбываются от лая: они учуяли нас.

Прежде чем толкнуть ворота, Кристинка кладёт мне руку на плечо и смотрит в глаза.

– Психую, – мягко говорит она. – Истерю, да. К психологу хожу. Но это не должно стать для тебя примером. Если ты будешь помогать мне с собаками, то так даже лучше. Собак надо выгуливать. Так что не бери в голову.

В прошлый раз все мои впечатления сосредоточились на кошках; на этот раз мне открылся вид на промзону. Собак здесь шестьсот – несоизмеримо больше, чем кошек: тех на один кошкин дом наберётся дай бог сорок. Мы переодеваемся, по очереди сторожа друг друга у туалета со сломанной щеколдой. В этот раз я взяла с собой сменку: старые джинсы и свитер. У Кристинки ярко-синий рабочий комбинезон, который она хранит здесь же, в шкафчике. Спецодежду, с её слов, ей поставляет с работы папа.

– О, Крис, свежую кровь привела! – так встречает нас в офисе пухленькая женщина с круглыми глазами. Она похожа на кобольда, персонажа из германской мифологии. Точнее, на кобольдиху: курчавые волосы неопределённого светлого цвета, круглое лицо и глаза выпуклые. И прошлое туриста-дикаря в одежде считывается.

– Это Майя, – представляет нас сине-рыжая Кристинка. – У неё муж, двое своих детей, двое приёмных и пёс. А это Аля.

Мы выходим на площадку, со всех сторон огороженную деревянными стенами. За стенами собаки. Собаки лают.

– Это полигон, – говорит Кристинка. – Тут будем их выгуливать.

Она достаёт из рюкзака пакет с собачьим печеньем – с утра мы зашли в зоомагазин, – рвёт его и высыпает себе полпакета в синий карман на животе. Ставит пакет куда-то на верхотуру и подходит к стене.

В щелях между досками появляются круглые глаза. Когда Кристинка приближается, глаза исчезают. Кристинка достаёт одну печеньку и кладёт на доску. Появляется чёрный нос, шевелится, тоже исчезает, и на смену ему приходят резиновые губы и язык. Счищают с доски печеньку и скрываются.

– Это их мы будем выгуливать? – спрашиваю.

– Не, – отвечает Кристинка, – это не наш отсек. Но дружбу никто не отменял.

На площадке к стене прислонена тележка с одним колесом, в ней ветки, щепки и прочая ерунда.

– Наш отсек, – поясняет Кристинка, – называется Малая гостиница. Малая – потому что крытая.

Я стараюсь не думать о логике и следую за Кристинкой в освещённую оранжевым комнатёнку, где сверху, с низких потолков, свисает паутина, а по бокам из вольеров на нас смотрят псы. Одни лают, другие пятятся к противоположной стене вольера, а одна чёрная кудлатая собака при виде нас закружилась вокруг своей оси.

– Это Поночка, – говорит Кристинка, – это она от смущения. А вот там, сверху, слышишь топот по крыше? Это крысы. Прямо над нами.

Я благодарю бога за то, что боюсь пауков, а крыс не боюсь.

Кристинка отпирает один вольер и выпускает жёлтых пугливых псов. Точнее, она жестом показывает им, что можно выходить. Псы ещё сильнее вжались в стенку и возмущённо на нас глядят. Мол, издеваетесь?..

– Пошли выйдем, – говорю. – Тем более я сейчас задохнусь тут.

– Ничего, привыкнешь. Сюда, кстати, можно греться заходить.

Мы выходим на мороз и поворачиваемся к Малой гостинице спиной. Краем глаза я вижу, как мимо нас боком проскальзывают жёлтые тени.

Так мы гуляем до вечера, каждый вольер выгуливая минут по пятнадцать. Меняем воду – пьют собаки из гремучих вёдер, а воду им надо наливать из шланга в каморке под названием «душевая». Чуть-чуть убираем, играем с собаками и чешем им за ушами. К концу дня мои штаны и свитер весят вдвое больше из-за шерсти и грязи в форме лапок: большинство собак отличаются радушием и гостеприимством. Зато как будто ещё один слой одежды, и я почти не замёрзла.

– Так, со всеми погуляли, печеньки всем раздали, вода у всех есть… – перечисляет Кристинка с видом бывалого матроса. Не хватает только подзорной трубы в руке. – Всё, пошли переодеваться.

– …Мы не берём некастрированных, – доносится из офиса голос Якова Львовича. Мы заходим: он разговаривает с худенькой старушкой в платке. – Я кому это говорил?

– Но их подкинули, – отвечает ему худенькая старушка. – Что было делать? А кастрировать можно, Полину попросить…

– Я сказал, что мы не-бе-рём!! – рявкает Яков Львович, и в следующую секунду я оказываюсь рядом с ними.

– Вы что делаете?! – ору я. Тонкая цепочка – с иконкой, кажется, – висящая на шее у старушки, сейчас зажата у Якова Львовича в руке.

– Аль! – Кристинка подбегает ко мне и оттаскивает меня за локоть. Она оказывается очень сильной. – Яков Львович, тётя Глаша, мы всё сделаем, мы отдадим котят ветеринару, всё нормально! – скороговоркой выдаёт она.

Конфликт медленно оседает на пол, как пыль в тесном офисном закоулке.

– Давай договоримся, Аль, – твёрдо говорит Кристинка, когда мы уже стоим на улице, а бордовые ворота у нас за спиной. – Давай договоримся: ты тут ни во что не встреваешь. Он вполне мог нас обеих послать отсюда подальше.

Я чувствую, что воздух снова накалился.

– То есть ты считаешь, что он вот так может хватать старушек за цепочки? Может, он им ещё шеи перереза́ть будет?

– Это тётя Глаша, завхоз. Ладно. Просто разруливать нужно очень аккуратно. А ты ужастики любишь? – вдруг спрашивает Кристинка. Она так быстро переключается на другую тему, что мне сначала кажется, будто «ужастик» – это и есть Яков Львович и его сложные воспитательные методы.

– Ну, смотрю иногда, чисто поржать. А что?

– А я не поржать, я правда пугаюсь. В кино хочу пойти. Отвлекусь как раз… вот от этого. – Она щедро рисует рукой круг, умещая в него всю промзону.

– Ну так пойдем!

Общение у нас уверенно выходит за рамки приюта.