Генри Лиддел Гарт - Битвы Третьего рейха. Воспоминания высших чинов генералитета нацистской Германии

Вернер фон Бломберг был человеком, отличавшимся от грубых и неразборчивых в средствах лидеров нового режима. Если он и симпатизировал нацизму больше других генералов, то лишь потому, что, даже шагнув на шестой десяток, оставался идеалистом. Романтический энтузиазм легко делал его слепым, особенно при взгляде на то, что его не слишком заботило. Нацистское движение вначале привлекло немало таких идеалистов, правда, все они были моложе, чем Бломберг. В среде военных карьерный рост – процесс отнюдь не быстрый. Бломберг был искренен в своем энтузиазме и относился к своей профессии в духе рыцарства. Я это понял, еще когда мы впервые встретились в Женеве в 1932 году. Он демонстрировал подлинный интерес ко всем новым идеям, появившимся в военной области, особенно касающимся оригинальных тактических решений, но еще больше энтузиазма он проявлял, когда речь шла о возрождении духа рыцарства в армии. Дискутируя по вопросу «джентльменского» ведения войны, он становился почти поэтом. Вращение в течение долгого времени в высших военных кругах придало ему изрядный налет скептицизма, но независимо от этого Бломберг произвел на меня впечатление человека искреннего, безусловно преданного своему делу и при этом не утратившего некоторых мальчишеских черт. Он был очень высок и плечист, но никогда не бывал угрюмым и мрачным и неизменно подкупал людей, с которыми общался, дружелюбием, вежливостью, откровенностью. Вряд ли ему стоило благодарить судьбу за то, что он оказался между двумя противоборствующими группировками. Сложись обстоятельства иначе, он вполне мог стать выдающимся военным деятелем.

Тем не менее и в этой ситуации его влияние было куда больше, чем могло показаться. Отличительной чертой Второй мировой войны было то, что немецкая армия на полях сражений в целом соблюдала военные правила и законы значительно строже, чем в 1914–1918 годах, во всяком случае, это касалось западных фронтов. Причиной некоторого улучшения обстановки стали новые правила поведения солдат, которые Бломберг и другие офицеры, разделяющие его взгляды, старательно вводили в рейхсвере. Сдержанность, проявленная войсками, оккупировавшими Бельгию и Францию в 1940 году, тем более в сравнении с поведением армии в 1914 году, была тоже следствием мудрой политики Бломберга и его последователей. Военным потребовалось немало времени и усилий, чтобы сгладить горечь поражения и успокоить население оккупированных стран. Эффект мог быть более выраженным, если бы не совершенно иное поведение гестаповцев и эсэсовцев.

Есть заслуги у Бломберга и в области военной тактики. Хаммерштейн сохранил действовавшую в немецкой армии наступательную доктрину, не имея для ее реализации ни материальных ресурсов, ни новой техники. Еще находясь в Восточной Пруссии, Бломберг пытался внедрить новые формы тактики, учитывающие современные средства обороны, стараясь использовать их в наступательных целях. Вместо того чтобы атаковать хорошо укрепленные позиции противника, следовало выманить его оттуда, заставить его перейти в поспешное наступление, броситься в погоню, тем самым заманив в ловушку, и, воспользовавшись возникшей неразберихой, нанести решающий удар. В качестве приманки можно использовать обманные маневры – отступление или же внезапная атака, угрожающая коммуникациям противника. Потенциальные возможности такой «ловли на живца», сочетающей наступательную стратегию с оборонительной тактикой – как щит и меч, – бросились мне в глаза еще в процессе изучения кампании Шермана в Джорджии. В своих следующих книгах я много писал о целесообразности ее применения в современной войне. Наша первая встреча с Бломбергом произошла именно благодаря его интересу к этой идее. (Следует заметить, что методы, использованные Шерманом, произвели впечатление и на генерала Паттона.) Когда я впервые встретился с Паттоном, а произошло это в 1944 году, незадолго до начала высадки в Нормандии, он рассказал, что прочитал мою книгу и провел немало часов, изучая описания кампании Шермана. После этого мы долго обсуждали возможность применения подобных тактических приемов в современной войне. Они были продемонстрированы при последовавшем переходе из Нормандии в Мозель.

Генерал Вуд, командовавший передовым отрядом – 4-й бронетанковой дивизией, также оказался энтузиастом этой идеи и, достигнув Сены, написал мне, что все сработало замечательно.

Бломберг также лучше, чем другие генералы, его современники, понимал и признавал новую концепцию мобильной войны с танками, выполняющими историческую роль кавалерии. Эта концепция была не слишком популярна в британской армии, за исключением разве что королевского танкового корпуса. Рейхенау проявил еще больше энтузиазма и лично перевел некоторые мои книги, хотя и он не сумел осознать тактику нанесения танковых ударов так полно, как, к примеру, Гудериан и Тома, принимавшие самое непосредственное участие в создании бронетанковых сил Германии начиная с 1934 года.

Триумф немецкой тактики и немецких бронетанковых сил в течение первых двух лет войны явился зеркальным отражением мер, принятых для разоружения побежденной страны после предыдущей войны. В принципе они были достаточно эффективными. Попытки уклониться от них, неоднократно предпринятые немецкими генералами, выглядели жалкими и не принесли желаемого результата. Процесс восстановления военной мощи Германии не представлял собой реальной опасности до тех пор, пока нацистское правительство открыто не отказалось от ограничений, наложенных мирным договором. Колебания правительств стран-победительниц позволили Германии вновь обрести силу. Более того, важным результатом навязанного Германии разоружения явилось освобождение ее армии от запасов морально изношенного оружия 1914–1918 годов, сохраненного странами-победительницами. Устаревшее вооружение крепко привязывало их к старым методам и давало повод для переоценки собственных сил. Начав широкомасштабное вооружение, немецкая армия не могла не ощутить свое явное преимущество, поскольку ее ничто не связывало с прошлым, и процесс разработки новых видов вооружений на основе свежих, прогрессивных идей получил мощный импульс.

Появлению новых идей в немалой степени способствовала другая мера, принятая странами-победительницами, – упразднение Генерального штаба. Останься Генштаб в первозданном виде, он бы, безусловно, сохранил свою былую инертность, громоздкость и неповоротливость. Загнанные в подполье, его сотрудники в значительной степени освободились от административной рутины, получив возможность сконцентрироваться на выработке конструктивных идей будущего устройства. Иными словами, подпольный Генштаб стал более эффективным. Можно ликвидировать физическую форму военной организации – отобрать мебель, помещение, здание, – но нельзя заставить ее прекратить свою деятельность как мыслительного органа.