Сергей Салтыков - Три родины

Многих из них мы уже знали, некоторых видели впервые. Кроме подарков и гостинцев, основное наше внимание привлекали их дети. Мы с интересом и любопытством рассматривали друг друга, молча ожидая, пока взрослые вспомнят о нас, закончат свои долгие, эмоциональные приветствия и перезнакомят нас между собой. Позже начали подтягиваться коренные дончане, шахтеры из отцовой бригады. Их семьи бывали у нас дома не так часто, как земляки, но наше детское поколение уже не ощущало никаких территориальных и временных отличий, связанных с особенностями знакомства и взаимоотношений родителей. Мы все ощущали себя равноправными детьми Донбасса. Нас не интересовали и не смущали безобидные прозвища, проскакивающие периодически во взрослых разговорах, связанные с прежними местами жительства друзей и соседей. «Немцы» Торины, высланные в Донбасс из столичного региона еще до войны, никоим образом не ассоциировались в детском сознании с фашистскими оккупантами, хотя о недавней и не забытой войне говорили часто и много. «Бандеры» Нестерчуки и Шевчуки, поселившиеся по соседству одновременно с нашими родителями, были для нас просто западными украинцами из Ровенской области. О самом Степане Бандере и его роли в нашей истории в то время не знали даже большинство взрослых, и искать какую-то взаимосвязь между ним и добрыми, веселыми соседями никому не приходило в голову. «Монгол» Ямпольский, хоть и соответствовал прозвищу лицом, к Монголии не имел никакого отношения, а их семья уже несколько поколений жила в Донбассе и считалась на улице старожилами. Более явный и серьезный водораздел между жителями улицы проходил совсем в другой плоскости. Рядом проживали несколько семей, чьи мужчины в той или иной степени сотрудничали, или проявляли излишнюю лояльность к оккупантам в годы войны. Две таких семьи знали все приезжие. Детей в этих дворах, почему-то не было, старики-затворники нас не интересовали, и мы неосознанно обходили эти дома стороной. Вспоминали о них больше по праздникам. Приняв лишнего, самый непримиримый и отчаянный из соседей, дядя Миша Черноиваненко, скорее всего по каким- то личным мотивам, часто порывался разобраться с предателями. Он хватал ружье и подбегая к высокому забору, громко требовал бывших полицаев выйти на народный суд. Другие соседи, в который раз доказывая, что они уже отсидели свое, больше никому не вредят, силой или хитростью отнимали ружье и уводили пьяного мстителя проспаться. Стрельбы никогда не было.

Встреча гостей представляла собой определенный ритуал. Отец или мать водили их по всем комнатам недавно выстроенного просторного дома, с нескрываемой гордостью показывая все комнаты, новые приобретения мебели, бытовой техники и одежды. Это же касалось и еще недостроенных помещений двора, домашних животных. Мне виделось в этом определенное хвастовство, особенно, когда их внимание касалось нас, и родители гордились детьми, как несмышлеными и беспокойными, но самыми ценными атрибутами общего хозяйства. И лишь позже я понял, что это был необходимый и разумный обмен опытом и информацией между переселенцами, проходящими тяжелый период адаптации в новых условиях. Большинство из них переехали из глухих деревень. Жизнь даже в частных домах, но в черте крупного промышленного города, в окружении соседей, прибывших из всех уголков СССР, требовала существенного пересмотра привычного, не менявшегося поколениями, уклада. Даже если предприятие предлагало жилье в общежитии или в многоквартирном доме, они упорно селились в частном секторе, получая новые жилищные участки, или покупая старые, глинобитные хаты. Такая же хата, постройки начала ХХ века, рядом с новым современным и просторным домом, продолжала стоять и в нашем дворе. В ней жила бабушка Ольга. Низенькая, крытая многократно просмоленной толью, ее крыша утопала в густой зелени старых деревьев и была почти незаметна со стороны улицы. Зато шахматный узор шиферной крыши нового дома ярко выделялся на фоне похожих соседних домов и служил прекрасным ориентиром при рассматривании поселка с вершин окружающих его терриконов. Наш город называли городом 100 терриконов. С вершины любого из них, с высоты птичьего полета, на многие километры вокруг открывалась удивительная по красоте панорама. Группы остроконечных и пологих искусственных гор, разные по высоте и цвету, самые старые из которых уже начали зарастать кустарником и деревьями, соединялись между собой бесчисленными нитями железнодорожных путей с беспрерывно снующими туда – обратно составами. Шахтные постройки, высокие башни стволов, увенчанные огромными вращающимися колесами, опускающими клети с шахтерами в забой, разделялись утопающими в зелени поселками, а далеко на юго-западном направлении маячили силуэты многоэтажного центра города.

Ближе к вечеру застолье постепенно сменялось танцами и песнями. Хотя у отца было 2 электрических патефона, на которые изредка ставили виниловые пластинки с романсами и вальсами, большинство отдавало предпочтение гармони, баяну или аккордеону. Барыни, цыганочки и краковяки неожиданно сменялись гопаком или чардашем. Когда русские затягивали «По диким степям Забайкалья…»или «Из-за острова на стрежень..» – украинцы через мгновенье, сначала робко, в пол голоса, потом все громче и увереннее подхватывали песню, угадывая и на ходу запоминая незнакомые слова. Потом уже они запевали «Нэсэ Галя воду…» или «Ой чий то кинь стоить…» – и подпевать старались все русские. Частушки одновременно звучали и на русском и на украинском языках. Иногда, забыв о путающихся под ногами, или сидящих в сторонке детях, взрослые вплетали в них смущавшие нас острые словца универсального, объединяющего всех матерного языка. Чья-нибудь, вовремя спохватившаяся мамаша, выпроваживала нас со двора на улицу. Мы не сильно сопротивлялись. У нас уже сформировались собственные традиции и любимые способы совместного времяпровождения. Пользуясь отсутствием взрослых, уже соседские дети, на правах маленьких хозяев, приглашали всю нашу компанию к себе домой. Кроме игрушек, велосипедов и домашних животных, всем очень интересны были разнообразные детали украинского, белорусского и татарского быта, отсутствующие в собственных домах и дворах. Ближе к полуночи, веселыми и шумными группами, гости расходились по домам. Уставшие, или далеко живущие – оставались ночевать. В новом доме места хватало всем.

СССР, Горьковская область. Конец 60-х.

Мы уже проехали поездом, как мне показалось, пол страны. От Донецка до Арзамаса. С пересадкой в Москве. Мать везла нас, троих малолетних детей, на лето к дальним родственникам в деревню. Как она говорила – на родину. То ли из-за желания сэкономить, то ли из-за опоздания на рейсовый автобус, последние несколько километров мы тряслись по проселочной дороге в кузове колхозного грузовика, наполовину заполненном молочными бидонами. Трое попутчиков- односельчан, узнав мать, с интересом расспрашивали о городской жизни в Донбассе. При этом удивлялись ее смелости, отправившейся одной, без отца, с таким багажом в дальнюю и трудную поездку. Кроме троих уставших, но до предела возбужденных путешествием детей, мать везла несколько сумок и чемоданов одежды, продуктов, гостинцев и подарков. Я мало уделял внимания их разговорам, так как меня больше беспокоили непрерывно скользящие по металлическому полу кузова ненавистные бидоны, норовящие зашибить ноги, или испачкать новые штаны остатками молока. В добавок, одновременно приходилось защищать от них двух испуганных сестер. Неожиданно поймал себя на ощущении, что меня что-то смешит и веселит до умиления. Без труда определил – это уже знакомый, приятный ушам и сердцу деревенский приволжский говор, на который, незаметно для себя, перешла и мать.

Читать дальше