Сергей Салтыков - Три родины

Родное нейрохирургическое отделение встретило меня предрассветной тишиной и незабываемыми специфическими запахами фронтового госпиталя. Все оставалось по-старому. Хотя прошло больше десяти лет с момента, как я отработал в нем санитаром последнюю смену. И операционный блок, и палаты за это время переехали в новый семиэтажный корпус, многие старые сотрудники уже не работали. К счастью, дежурный хирург и постовая медсестра оказались моими хорошими знакомыми. Уже через несколько минут, после недолгих уговоров, мы обсуждали детали рискованного плана совместных действий. Врач согласился на применение сильного стимулятора, дающего шанс привести пострадавшего в контактное состояние, а медсестра – отвлечь его мать на необходимое для разговора время. Мне снова пришлось вернуться в мое медицинское прошлое, надеть белый халат, шапочку и маску. В палату мы вошли втроем. Пока медсестра вводила нейростимулятор, мы с нейрохирургом по очереди задавали матери серьезные профессиональные вопросы, связанные с состоянием здоровья сына до травмы и в послеоперационные часы. Потом он увел ее в ординаторскую для подписания «важных» документов по предстоящим повторным операциям, оставив меня наедине с приходящим в чувство потерпевшим. Костя долго не мог сориентироваться в происходящем, совместить воедино мой внешний вид с направленностью задаваемых вопросов. Меня тоже пугали и нервировали возможные последствия рискованного вмешательства в послеоперационный процесс и преобладания милицейских приоритетов над медицинскими. От слабости и волнения он несколько раз снова терял сознание, но я оставил его в покое лишь после того, как он перестал врать и сказал правду. Мне показалось, что он больше страдает от моральной, чем от физической, боли. Преодолевая эти страдания, он тихо признался: «Цыгане…У Шандора Череповского…На ДД....Они меня с кем-то перепутали…Топором.»

К вечеру этого же дня все точки над «i» были расставлены, первоначально тянувшее на классический «глухарь» преступление – раскрыто. Действительно, Костя получил тяжелую травму по ошибке. Убить хотели его друга – беспредельщика Скорика Андрея, очень похожего на него внешне. В последнее время, находясь на мели, Скорик брал у цыган – наркосбытчиков постоянно возрастающие дозы «ширки» не просто в долг, а под угрозой реальной физической расправы над их многодетными семьями. Все знали, что он хватается за нож по малейшему поводу, а часто – даже и без него. Отчаявшиеся наркобарыги решили положить этому конец, просто зарубив отморозка топором во время очередного приезда. По иронии судьбы, в ожидаемое время на точку за очередной дозой подъехал Костя. То, что в темноте ошиблись и раскроили череп совсем другому, очень похожему на обидчика наркоману, цыгане обнаружили только при погрузке пострадавшего в машину. Хорошо заплатив знакомому наркоизвозчику, уговорили его отвезти потерявшего сознание пассажира, с обмотанной полотенцем головой, не в посадку, как планировалось ранее, а в больницу Скорой помощи.

Мои отношения с медиками, после затянувшейся многолетней паузы, активно восстанавливались. Все однокурсники и коллеги по предыдущим местам работы давно смирились с моим переходом на службу в милицию. Они уже не вспоминали об измене и клятве Гиппократа, часто обращались за советом и помощью. Я тоже перестал комплексовать и все теснее взаимодействовал с ними не только в плане организации квалифицированного лечения членов семьи, друзей и коллег, но и по своим чисто милицейским, профессиональным вопросам. Нагляднее всего это проявлялось в дружбе с Сан Санычем Педченко. Мы познакомились еще на младших курсах института, через его одногруппников Адама Олейника и Марчука Славу, проживавших со мной в одном общежитии. Потом оказались в одном студенческом стройотряде на строительстве птицефабрики в Орловской области. Он был лет на 5-6 старше, хотя учился всего на один курс впереди. Будучи местным, в общежитии появлялся эпизодически, поэтому общение в студенческие годы было довольно редким и поверхностным. Этот недостаток с лихвой компенсировался в последующие годы. Вернувшись после нескольких лет работы в Монголии, уже опытный нарколог, кроме основной должности в Областном наркодиспансере, подрабатывал на полставки в спецотделении городского кожно-венерологического диспансера. Там мы и встретились вновь, после нескольких лет расставания. Отделение представляло собой уникальное место совпадения официальных и неофициальных интересов двух мощных государственных структур – МВД и МЗО. В определенных кругах оно было известно под неприличным названием «Триппер-дача». Будучи по принадлежности медицинским учереждением, по своей режимной сути отделение выполняло для милиции функции дублера ИВС (изолятора временного содержания). По действующим нормативам и ведомственным инструкциям обоих министерств, практически, любого человека в возрасте 15-70 лет можно было изолировать в нем на определенный срок на почти законных основаниях. Чем регулярно и эффективно пользовались многие сотрудники милиции. Мне же, как продукту объединения этих близкородственных ведомств, сам Бог велел использовать преимущества редкого статуса «своего среди чужих и чужого среди своих». Первые годы милицейской службы я бывал в этом закрытом для посторонних глаз заведении, чуть ли не ежедневно. Пользуясь своими естественными льготами беспрепятственного помещения в спецотделение интересующих меня разрабатываемых и подозреваемых, я все-таки старался их тщательно фильтровать, не допуская излишнего риска, связанного с попаданием туда особо опасных и дерзких преступников. Но при таком интенсивном использовании, естественно, случались и непредвиденные проколы. За один из них, связанный с помещением в отделение взрослой женщины, подозреваемой в кражах из гостиниц на территории нескольких областей, я после строгой служебной проверки, схлопотал выговор от начальника УВД. Мои оправдания, что в условиях отделения проводилась квалифицированная агентурная разработка доставленной, не перевесили в глазах проверяющих аргументов неизвестно откуда появившихся родственников, объявивших ее в розыск, как без вести пропавшую. Неразбериха возникла по вине помощника дежурного РОВД, допустившего оплошность при регистрации сопроводительных документов в журнале доставленных в дежурку лиц, но крайним, как всегда, оказался инициатор. Второй случай оказался еще серьезнее в плане возможных последствий, но за него мне долго выговаривал уже сам Сан Саныч.

На ювелирной скупке младшими инспекторами розыска была задержана и доставлена в ГорУВД для проверки интересная группа гастролеров. Пожилой армянин, молодой с виду крымчанин и взрослая женщина из Подмосковья, судя по оставшимся квитанциям на оплату гостиниц, исколесили весь Советский Союз. Но нас заинтересовало другое. При личном досмотре у них было обнаружено несколько золотых монет-червонцев царской чеканки. По согласованным пояснениям, что приценивались для определения стоимости внезапно полученного бабушкиного наследства, им в лучшем случае, грозило незначительное админнаказание за попытку незаконной продажи золотых изделий. Уголовное наказание за незаконные операции с драгметаллами и валютой по 80-й статье УК, к тому времени уже кануло в лету. Сложность проверки пояснений членов группы и туманные перспективы ее отработки подсказывали единственное разумное решение -возвратить ценности и выгнать доставленных с предупреждением. Но Зотова чем-то заинтересовал молодой парень. Армянину разрешили на время проверки остаться в гостинице, предварительно изъяв монеты и все документы. Парня и женщину решили передержать допустимое законом время в разных РОВД. Молодой крымчанин, при более тщательной проверке, оказался не таким уже и молодым. Я впервые ошибся в визуальной оценке его возраста почти на десять лет.