Сергей Салтыков - Три родины

По возвращении в здравпункт, Вера Ивановна продолжила, начатый еще по дороге, разговор. Не скупясь на комплименты и похвалы по поводу моей блестящей диагностики и решительности в споре с врачом Скорой, она в очередной раз напомнила о своем авторитете и влиянии на руководство медсанчасти, облуживающей металлургический комплекс нашего города. Начав издалека, она посетовала на нехватку и низкий профессионализм молодых врачей, их безответственное отношение к больным. Потом, незаметно, перешла к главному. Оказывается, у нее уже было несколько предметных разговоров с руководством санчасти о возможности обратиться с ходатайством в ректорат мединститута по поводу моего будущего распределения. Ей пообещали пойти навстречу. Я отреагировал на ее, почти материнскую, заботу о моем будущем нарочито сдержанно-сухо поблагодарил и сказал, что еще окончательно не определился с узкой специализацией.

Я снова ощущал уже знакомое и неприятное чувство стыда и угрызений задавленной совести. Примерно такой же разговор три месяца назад у меня состоялся с Келлером. Он тоже строил планы и сообщил о намерении добиваться в институте моего распределения в собственную клинику. После этого я решил уволиться. Нейрохирурги больницы Скорой помощи, где я продолжал работать санитаром оперблока, пошли еще дальше. Недоумевая, почему я на пятом курсе продолжаю работать на должности младшего медперсонала и не перехожу на среднюю, медсестринскую, по собственной инициативе начали стажировать меня сразу на уровне дипломированного врача. Все чаще они предлагали мне «помыться», одеть стерильный халат и сменить санитарские резиновые перчатки на стерильные операционные. Конечно о самостоятельном выполнении сложных манипуляций во время трепанаций черепа, речь не шла. Но ассистирование при выполнении хирургических обработок ран, самостоятельное их ушивание, выполнение диагностических спинномозговых пункций с забором ликвора, и многие другие врачебные функции, стали для меня обычным делом. Естественно, в протоколах операций ставились только их подписи. Меня всегда интересовала реакция пациентов, если бы вдруг, они узнали, что их оперировал санитар?! Я вспоминал историю об экстренной ампутации голени, успешно выполненную сорок лет назад второкурсником Яхницей, и не испытывал никакого дискомфорта по поводу нашего тайного самоуправства. Огромный дискомфорт ощущался мною совсем по другому поводу. Я понимал, что обманываю добрых и порядочных людей, искренне беспокоящихся о моем будущем, с открытым сердцем и душой участвующих в моем профессиональном росте и становлении в качестве врача. Я скрывал от них правду о принятом решении и уже сделанном непростом выборе.

Моя жизнь не только раздваивалась, но и все больше превращалась в сумасшедший, малоуправляемый экстрим. Мне все труднее было совмещать учебу на стационаре, работу в двух больницах с ежедневной охотой на карманников в городском транспорте, базарах и универмагах. Ночные дежурства в операционной, периодические, затягивающиеся до рассвета, рейды по профилактике угонов и разукомплектований дворового автотранспорта, редкие, но бурные ночные баталии на личном фронте – все это, практически полностью, исключило из моей неупорядоченной жизни регулярный ночной сон. В редкие свободные вечера, когда я, наконец-то, мог почитать конспекты лекций и спокойно уснуть, свои коррективы в несбыточные планы, как правило, вносили неугомонные соседи по студенческому общежитию. У меня начались серьезные конфликты с иностранными студентами, по их землячествам обо мне поползла пугающая дурная слава.

От использования учебников я давно отказался – неразумно было таскать толстые и тяжелые фолианты в моих непредсказуемых передвижениях по городу. В общежитие чаще 2-3 раз в неделю попадать не получалось. В отличие от большинства старшекурсников, я сделал упор на посещение лекций. В учебном расписании практиковалось проведение 2-3 лекций подряд в одной и той же аудитории. Если первую лекцию после бессонной ночи я еще высиживал нормально, перерыв и вторая – давались с большим трудом. Я принципиально садился в первых рядах. Уже несколько раз повторялась одна и та же ситуация. Мой сон в перерыве, ласково и аккуратно, прерывал добрый и сочувствующий профессор. Проходя через всю аудиторию к трибуне, он не мог не заметить и пройти мимо склонившего голову на стол и сладко спящего студента. Под хихиканье выспавшихся однокурсников, мягко теребя меня за плечо, он по-отечески, с пониманием, интересовался местом ночного дежурства, просил набраться сил и послушать его важную и интересную лекцию. Для борьбы с нежелательным сном я пошел на отчаянный и рискованный шаг. Покидая после ночного дежурства оперблок, прихватывал в карман пару ампул кофеина бензоата натрия. Одна ампула на полстакана воды, заменяла несколько чашек крепкого кофе и обеспечивала несколько часов дополнительного бодрствования. Командир оперотряда Сергей Шишлаков, больше других осведомленный о моем образе жизни, на полном серьезе заключил со мной публичное пари. Он пообещал выставить ведро шампанского, если я протяну в таком режиме без инфаркта, инсульта или другой серьезной болячки, больше года. Искренне верил, что отдавать проспоренное ему не придется.

Инфаркт – не инфаркт, но проблема с сердцем долго не заставила себя ждать. Несколько дней назад мне пришлось снова посетить уже пройденную кафедру госпитальной терапии. Она находилась в той же больнице Скорой помощи. Доцентом в ней работала моя землячка из Донецкой области – Галина Ивановна, прекрасный педагог и кардиолог. За время занятий у нас с ней сложились дружеские, доверительные отношения. Это позволяло мне обратиться к ней уже не как студенту, а как пациенту. У меня несколько дней не проходила точечная, острая боль в левой половине груди. Выслушав мою просьбу проконсультировать бывшего ученика, она не преминула вспомнить прошлое и устроить настоящий дополнительный зачет по дифференциальной диагностике. Каждую мою жалобу она заставляла, меня же, анализировать в качестве симптома, исключать или наоборот, объединять с другими признаками уже изученных под ее руководством болезней. После замера показателей артериального давления и снятия ЭКГ, она ошарашила меня необычным прямым вопросом: «А ну-ка, дорогой, давай рассказывай, как ты живешь?!» Я растерялся. Мне очень не хотелось ей врать. Но и рассказать ей всю правду – я тоже не мог. Попытался логично и правдоподобно скомпоновать полуправду, скрыв все, что было связано с милицией и оперотрядом. Кофеин заменил на обильное и частое употребление кофе. Но и того, что я ей рассказал, хватило для перехода ее интонации с ласково-дружеской, на холодно-официальную. Она утвердила сформулированный мною диагноз собственного болезненного состояния. Назначила лечение и дала, обязательные к исполнению, рекомендации. Ее прогноз не сильно отличался от Шишлаковского. Он звучал как приговор. Если я кардинально не изменю свой образ жизни, осознанно и дисциплинированно не потрачу несколько лет на поддержание строгого охранительного режима, мое будущее не будет стоить и 3-х копеек.