Тамара Шелест - Рождённый выжить

– Помрём здесь, незачем нам от судьбы бегать, – говорили они, провожая односельчан.

Так весной 1890 года крестьяне Рогини направились в Сибирь. Моему отцу Никите в ту пору исполнилось четыре года. Переезд был долгим, тяжёлым и мучительным. Оседлым крестьянам трудно было даже представить, какая будет дорога.

– Ничего, – говорил рогинский крестьянин Емельян, погоняя лошадь, – цыгане вон, кочуют, и мы сможем.

– Ну ты хватил! – не согласился с ним шедший рядом с повозкой его брат Пётр. – Они рожают в дороге и растут в пути, а мы кроме деревни ничего и не видели. Боязно очень, да и здесь оставаться – верная смерть!

– Оно так и есть! – Емельян спрыгнул на землю и пошёл рядом с братом, не выпуская из рук вожжи. – Посмотрим, какую землю нашли для нас ходоки. Глянь-ка, погода–то хороша! Вот так бы всю дорогу.

Вместе со всеми ехала и моя бабушка Аксинья (по линии мамы) с девятью детьми. Её муж, мой дед Елисей, умер в Белоруссии задолго до этого переселения. Аксинья была смелой и отчаянной женщиной: без мужа, одна, с детьми отправилась в дальнюю дорогу через всю империю к центру Сибири.

Самоходы шли длинной вереницей обозов большими семьями по трудным дорогам России, на телегах, верхом на лошадях, пешком, преодолевая тысячи километров с детьми, стариками и пожитками. Ехали под открытым небом, по вязким и разбитым дорогам, теряя не только вещи, но и детей, и родителей, которые умирали от болезней, слабели от трудного пути. Переселенцев настигали ливни и грозы, пронизывающие ветра. По ночам они замерзали, а днём шли под палящим солнцем. Дорога заняла несколько месяцев: с весны до конца лета. К концу пути недосчитались людей, потому что не все выдержали выпавшие им испытания. А те, кто выдержал и дошёл до заветной цели, принялись за строительство деревни…

Место, где решено заложить деревню Ермаки (по имени завоевателя Сибири Ермака, который останавливался в этих местах), было сплошным густым лесом. Поэтому её разместили на увале (холм с пологими склонами). Каждой семье выделялся участок. Надо было до морозов успеть построить избы-времянки, поэтому переселенцы усердно трудились от зари до заката. А с весны начали строить добротные избы-срубы из сибирского кедра и пихты. По окончании строительства дом протапливали для сушки, и тогда по нему распространялся приятный пихтовый и кедровый запах. Окна с двойными рамами, обращённые к югу, обрамлялись массивными наличниками с резными ставнями. К избам пристраивали сени и крыльцо. Во дворе обязательно появлялась баня и постройки для скотины. Полы стелили двойные деревянные, потому что зимы в Сибири лютые. В хате главное место занимала печь, у окна ставили деревянный стол, у стен лавки из досок. В сенях держали сани, лыжи, все инструменты для работы в поле и охотничьи принадлежности. Под крышей хранилось сено. Одновременно со строительством избы Евдоким со старшим сыном Иваном возвели на реке водяную мельницу.

Так за три года появились деревни: Ермаки, Осиновка и Еловка. Все они относились к Тобольской губернии Тарского уезда Карголинской воласти. Через несколько лет в Ермаках построили церковь. Самым её активным строителем был мой дед Евдоким, которого потом избрали церковным старостой.

Неподалёку от деревень самоходов стояли шесть деревень с русскими старожилами челдонами. Считается, что они пришлые казаки с Дона. Среди них беглые, ссыльные, иначе вольные люди. Челдоны гордятся своей свободой, а подчинение считают позором. Ни перед кем шапку «не ломают», ни от кого не зависят. У них другие обычаи и порядки, да и образ жизни совсем другой. Лапти им незнакомы, тогда как самоходы ходили в лаптях. Когда челдоны впервые увидели следы от лаптей, то, смеясь, целовали этот след, говоря, что здесь прошёл не иначе как сам Иисус Христос! С самоходами браки не смешивали. Всегда держали дистанцию, но по престольным праздникам приезжали в Ермаковскую церковь.

Первая зима встретила новых жителей ледяными объятиями. Морозы доходили до – 45 градусов и оказались для белорусов неожиданно суровыми. Затянувшаяся зима откладывала сев, а запасов до нового урожая не хватало. Не все пережили первую зиму, были и те, кто вернулся на родину, испугавшись морозов и трудностей.

Но жизнь постепенно наладилась, молодые женились, рождались дети, а старики умирали со слезами на глазах вдали от родной земли, вспоминая её тепло и яблоневые сады. Со временем белорусы прижились, Сибирская земля приняла их и стала в 1910 году моей родиной…

У времени капризная судьба.

Нас меряя неровными шагами,

Как солнце, наблюдает свысока

И тенью следует за нами.

– Ну-ка! Признавайтесь, кто разбил крынку молока?

Мы прижимались к бревенчатой стене нашей избы. Младшие прятались за спинами старших. Понурив головы, ждали приговор. А мачеха не унималась:

– Что молчите? Узнаю кто, голову-то расшибу!

Расшибёт – это точно. За окном выла метель, желая во что бы то стало проникнуть в дом.

– Сейчас выставит нас в сени мёрзнуть, – шепнул мне средний брат Ваня.

– Это кто шепчется? А ну-ка, Ваня, бери ведро и иди Зорьку доить. Молока-то не осталось, мне младших кормить нечем.

– Ну там же холодно, у меня руки замёрзнут, – взмолился Ваня.

– Ничего, справишься, одевайся и вперёд! А вы, – она бросила свой строгий взгляд на детей, – постойте ещё, подумайте, как баловаться.

Пока мы стояли у стены, я думал о нашей доброй и ласковой маме. Вспоминал её руки, мягкий и убаюкивающий голос. Звали её Маланьей. Она была невысокого роста, немного полноватой молодой женщиной с карими глазами, излучающими доброту и нежность. Губы её улыбались, а волосы всегда были скрыты под серым и невзрачным платком. Но когда мама приходила из бани, горячая и красная, мы с интересом наблюдали, как она долго расчёсывает свои красивые, густые, длинные волосы. Сестрёнки сразу же подбегали к ней, пытаясь помочь, хватались за гребень.

– Не надо, Лизонька, ты запутаешь их, – целую дочку, она мягко отклоняла помощь.

Но когда маленькие детские ручки начинали гладить её по голове, Маланья закрывала глаза, явно испытывая блаженство материнства. Мы считали, что наша мама самая красивая, гордились ею и часто садились вокруг неё, как цыплята подле клушки, когда она вышивала или пряла. Раскрыв рот, мы слушали её пение и сказки. И было нам так спокойно и уютно рядом с ней…

Мои тёплые воспоминания прервал шум в сенях. На пороге появился Ваня. Притопывая, он стряхнул с ног снег, обмёл лапти веником и зашёл в горницу. Покраснев от мороза, не чуя рук, протянул мачехе ведро с молоком.

– Вот теперь ступай с Мишей по дому убираться, – сказала мачеха и, забрав у него молоко, направилась к печи, продолжая раздавать команды: