Александра Арсеньева - Записки фронтовой медсестры

В большой операционной работали все опытные пожилые врачи и сестры. Ведущий хирург у нас был Галантерник Владимир Соломонович, Сальников, Бершадский, Домрачева Лидия Михайловна, Радивоз (жаль, забыла имена и отчества), врач Маркунас – латыш, армейский хирург профессор Кофман. Кофман очень часто бывал в нашем медсанбате и часто оперировал сложные случаи. Доктор Верич был ком.роты, Кантер – комбатом, затем Кантера сменил врач Цеменко. Работал с нами и хирург Чертков.

В малой операционной работала вся молодежь. Мы ампутировали руки, ноги, ушивали пневмотораксы, удаляли осколки. У нас были заурядврачи – так их называли. Это были студенты, окончившие четыре курса Симферопольского медицинского института. Помню таких врачей, как Малыгина Л.М., Лазарь Сигал, Борис Вальдман, Хавин (имя, отчество не помню), Виктор Мухин.

Наши медсестры: Сударкова Таисия (старшая операционная), Хоменко Муся – опытная операционная медсестра. Эти сестры оперировали только с опытными врачами, а в малой операционной работали Арсеньева Александра Федоровна, Федоренко Раиса Федоровна, Остапченко Надежда Ивановна. В палатах работали сестры: Григорюк Вера Григорьевна, Панасенко Клавдия, Литвиненко-Богданова Тамара Митрофановна, Колдаева Ирина Константиновна, Лозовая Полина, Сербина Евдокия Ивановна, Кибина Надежда.

Это не все, многие фамилии я забыла. В подвале было сортировочное отделение, в котором работал врач Лепеха. Были у нас два фельдшера- эвакуатора, они сопровождали раненых на пароход. Одного звали Коренной Игорь – очень красивый, высокий, статный парень, хорошо пел «Ой, зійди, зійди, ясен місяцю, як млиновеє коло…». Второй Изотов – забыла имя. Не знаю их судьбу.

Затем нам прислали на помощь грузинских врачей: Долидзе – его могила на Максимовой Даче, Григорий Дурдишвили. Буржонадзе и др., фамилии не помню. Был у нас армейский хирург профессор Кофман – он у нас часто делал операции, ниже опишу эти случаи. Ортопед у нас была врач Цвангер Люсьена Григорьевна, с ней работала медсестра Сулейманова Муся, татарочка- комсомолка, они накладывали гипс. Был у нас врач-рентгенолог, точно не помню фамилии, кажется Лощинский. Был зубной врач и пожилая женщина- лаборант, но я забыла их фамилии.

В сортировочном отделении врач Лепеха сортировал раненых, кого в первую очередь отправлять на операционный стол, кого – во вторую, кого – в третью. В сортировочном отделении были душевые, в которых мыли раненых. Мы тоже все там мылись.

Инструменты для операционной кипятили на примусах. Был один примус на операционную и аптеку. Из-за примуса приходилось часто нервничать: нам срочно нужно кипятить инструменты, а в аптеке вот-вот должны закипеть растворы, которые стерилизуются. Автоклав у нас работал на двух примусах. Автоклавировал нам материал для операционной обученный санитар Деревянко. Готовили операционный материал операционные сестры. У нас была специальная комната, называлась материальная, и мы там все собирались и за час-полтора заполняли все биксы салфетками и шариками, которые забирал в автоклав санитар Деревянко.

Была у нас отдельная гангренозная операционная, она располагалась далеко от нашей чистой операционной, в другом конце здания. И была у нас чистая и гнойная перевязочные. Туда поступал раненые через другие двери. Кто там работал, я не помню, так как нам из чистой операционной не разрешалось туда и близко подходить. Знаю, что гангрену лечили длинными глубокими разрезами мягких тканей, обильно промывали 3%-й перекисью водорода, накладывали повязки-салфетки, которые обильно смачивали крепким раствором марганца. Гангренозных раненых перевязывали 2 раза в день. От гангрены у нас ни один раненый не умер. Мы всех таких раненых спасали от смерти, и даже спасали им руки и ноги (не ампутировали).

Работа в малых операционных

В одной комнате стояло два операционных стола. Один врач и одна операционная медсестра на два стола. В углу комнаты сидел писарь, пожилой солдат в очках, по профессии он был учитель, который под диктовку врача по ходу операции писал истории болезни. Фамилию его я не помню. Врач делает операцию и тут же диктует ход операции. Пока мы прооперируем раненого, история болезни уже написана, и вместе с раненым санитары забирали историю болезни в палаты, палатным врачам и сестрам.

Пока мы оперируем раненого за одним столом, санитары уносят раненого с другого стола и на тот же стол кладут, готовят другого раненого. Прооперированного раненого я заканчиваю перевязывать, врач переходит к другому столу и осматривает раненого. Я освобождаюсь, готовлю малый стерильный стол, по ходу смотря, какую операцию нужно делать раненому. Основной запас стерильных инструментов на большом стерильном столе, накрытом стерильной простыней. И так мы работали дни и ночи. Особенно нам было тяжело в декабрьские дни 1941 года. Бои шли тяжелые дни и ночи, немцы хотели к Новому году взять Севастополь, освободить свои войска из-под Севастополя, чтобы бросить их под Москву. Но ничего у них не получилось, мы удерживали под Севастополем много их войск, так мы помогали держаться и Москве. В эти дни мы работали по 4–5 суток без отдыха, до изнеможения, до обморока. От переутомления сестры падали в обморок. У нас было единственное желание – спать. Помню, с Лазарем Сигалом мы ушивали у раненого в грудь пневмоторакс. Раненые бойцы с передовой были очень уставшие, измученные жестокими боями, бессонными ночами и днями в боях. Мы дали ему немного эфира, он моментально уснул глубоким сном. Была ночь. Крючками я расширяю ткани, чтобы врач мог подойти к плевре и ушить ее. Не помню, ушили мы уже плевру или нет, но доктор с одной стороны склонился на раненого и уснул, а я с другой стороны склонилась на раненого и все трое спим. Сколько мы проспали, не знаю, но я уронила крючки, которыми расширяла ткани, крючки упали, зазвенели о цементный пол и мы с врачом проснулись. Заменив крючки, продолжили оперировать дальше. Нам очень мешали работать бомбы и снаряды. Вскипятим инструменты на примусе, аптека примус заберет, поменяю стерильную простынь на стол, разложу стерильные инструменты на столе, раскроем рану у раненого бойца, вдруг рядом падает бомба или снаряд, засыпает нам стерильный стол, рану больного, сыпятся стекла из окон, штукатурка с потолков и стен. Взрывной волной переворачивает столы, все падает, бьется. Начинаем все убирать, мыть, стерилизовать и продолжаем оперировать.

Опишу один эпизод на Максимовой Даче. Привезли нам раненого разведчика, у него сидел осколок в мышце сердца левого желудочка. Ведущий хирург Галантерник Владимир Соломонович взялся его оперировать. Оперировал он раненого с операционной сестрой Хоменко Мусей, а мне сказал, чтобы я вливала в вену раненому кровь. У нас тогда была кровь в больших квадратных банках по 0,5 и 1 литру крови. Никаких подставок у нас тогда не было. Нужно было стоять, подняв банку над своей головой и держать ее, пока в вену выйдет вся кровь. Вливали мы кровь только струйным методом, у меня уже онемели руки, поднятые с банкой вверх, а крови еще много в банке. Владимир Соломонович сделал окошко в ребрах, подошел к сердцу и только хочет показать нам, где сидит осколок в сердце, в этот момент падает бомба под окном нашей операционной. Взрывной волной операционный стол вместе с раненым выбросило в коридор через двери, т. к. стол стоял посредине комнаты между окном и дверью. Врача выбросило в коридор, я оказалась в одном углу комнаты, Муся Хоменко – в другом. Я сильно ударилась головой о стену и потеряла сознание. Не помню, что со мной было, но когда я открыла глаза, увидела около себя лужу крови. Думаю – раз я вся в крови, значит, ранена и скоро умру. Закрыла глаза и жду смерти, но постепенно сознание начало возвращаться, и я вспомнила, что вливала кровь раненому, и это, наверное, разбилась банка с кровью. Так и было, банка разбилась и вся кровь вылилась на меня. Раненый, которого мы оперировали, умер. Мы все трое очнулись, отделались контузией. У меня в правой стороне со спины были два маленьких осколка, не проникающие, которые мне удалили, я даже не лежала на койке.