Б. Громбчевский - Путешествия по Центральной Азии

Самые почтенные – по возрасту или положению – гости занимают места вдоль той стены юрты, напротив которой находится дверь. Перед ними, помимо миски с мясом, ставится еще, как особый деликатес, отваренная голова подаваемого животного. Расставив все как полагается, женщины кланяются, молча пятятся к выходу и исчезают. Попытка вступить в какие бы то ни было разговоры с прислуживающими женщинами расценивается как бестактность и может вызвать сильное возмущение. Киргизские женщины не закрывают лицо в присутствии посторонних, однако мусульманский закон суров: женщина должна знать свою роль – роль рабыни, всю жизнь занимающейся тяжелым трудом. Разговаривать с киргизкой можно только в доверительной обстановке, в присутствии ближайших родственников, и только о вещах серьезных или представляющих интерес в настоящий момент. Любая шутка или смех, болтливость вызовут осуждение со стороны как самой женщины, так и окружающих.

Старейший или самый знатный среди присутствующих гость поднимает обе руки ладонями вверх и, произнося: «Бисмилло, Рахман и Рахим» («Во имя Аллаха, Милостивого, Милосердного»), разглаживает ими бороду. Остальные, поднимая ладони, отвечают «Амин» («Да будет так»), закатывают рукава, вынимают из ножен острые, не складывающиеся ножи (наподобие финских), изготовленные местными мастерами, и протягивают руки к давно присмотренному куску мяса; своим ножом его кроят на небольшие куски и, обмакивая в насыпанную на краю миски соль или в соляной раствор, разлитый по деревянным пиалам, стоящим рядом с мисками, пальцами отправляют в рот. Разговоры стихают, слышен только хруст челюстей, тщательно пережевывающих пищу. Появляется молодая девушка с турсуком кумыса под мышкой и пиалой, из которой все по очереди пьют, а девушка наполняет ее снова и снова.

Поскольку выпить поднесенную пиалу до дна считается неприличным, каждый следующий гость выпивает то, что не допил его предшественник. Мясо исчезает из мисок с потрясающей скоростью. Наконец остается только так называемый кусочек «скромности», который делится одним из соседей на пять или шесть равных частей и раздается. Почетный гость, перед которым стоит голова съеденного животного, берет ее в руки и с большим артистизмом и проворством очищает ее от мяса, а затем, не забывая себя, раздает лакомства в виде глаза, кусочка уха или языка ближайшим соседям; те в ответ делают движение, как будто хотят приподняться, и произносят: «Алло Рыза булсун» («Да будет Бог доволен тобой»). Остальные гости берут свои ножи за острие и рукояткой дробят кости, которые по мере поедания мяса накапливаются перед ними, и высасывают из них жир и костный мозг. Кумыс или айран наливается опять всем по очереди. Завязывается беседа. Среди собравшихся всегда находится балагур-весельчак, чьи рассказы вызывают всеобщий громкий смех.

Если пиршество происходит в богатом доме, где кроме мяса можно рассчитывать и на другие кушанья, гости складывают в пустые миски обглоданные и раздробленные кости и терпеливо ждут, когда будут поданы следующие блюда, а именно: бульон, сваренный без овощей, но с добавлением репчатого лука и стручков острого красного перца; печень, легкие и сердце, нарезанные на тонкие ломтики, каждый из которых намазан таким же тонким слоем курдючного сала; желудок, нарезанный длинными и очень тонкими полосками и залитый соляным раствором. Все эти внутренности сидящие вокруг одной миски берут руками, окунают в соус и отправляют в рот точь-в-точь, как это проделывают итальянцы со своей пастой. Наконец, подается любимое киргизское блюдо – палау-аш, т. е. плов из риса, тушенного с бараньим салом, репчатым луком и красным перцем. Если же гости собрались в доме среднего достатка, где после поданного в огромном количестве мяса нельзя рассчитывать на другое угощение, то мужчины, сложив кости в миску, отодвигаются на свои прежние места у стены, вытягивают из-за поясов платки, вытирают ими жирные пальцы, после чего приступают к весьма галантному занятию – отрыгиванию. Чем изысканнее у гостя манеры и чем сильнее он хочет уверить хозяина в том, что сыт и доволен угощением, тем громче и энергичнее его отрыжка. Немного погодя входят женщины, которые, по всей видимости, подглядывают через дырочки в войлочных стенах юрты за тем, что происходит внутри; они забирают миски с костями и бросают их тут же, рядом с юртой, стае собак, которые яростно грызутся из-за каждой косточки.

Потом женщины появляются снова и вносят в кумганах чай, который расставляют рядом с подносами с фисташками. Сколько было мисок с мясом, столько будет подано кумганов с чаем; на каждый чайник полагается одна пиала, из которой все по очереди пьют. Кумган берет в руки самый молодой из пяти ближайших соседей, наливает совсем немного, выпивает, как бы желая показать, что чай не отравлен, потом наполняет пиалу более чем наполовину и подает ее старейшему в пятерке. Тот пьет медленно, подувая на чай и беседуя и время от времени закусывая фисташкой или изюминкой. Выпив, он возвращает пиалу тому, кто держит кумган. Тот наливает столько же, сколько наливал первому из пятерки, и передает второму. Затем пьет третий, четвертый, в конце пиала оказывается у наливающего, и теперь его очередь насладиться чаем. Опорожненный кумган ставят около подноса, на котором все еще лежат изюм и фисташки. Наконец находится смельчак, который протягивает руку, берет горсточку фисташек и, произнеся «баля-чекамга» («детям»), завязывает их в конец пояса, обернутого несколько раз вокруг талии.

Лед тронулся. Подносы во всей юрте моментально опустошаются. Женщины выносят кумганы, пиалы и подносы. Молоденькая девушка осторожно свертывает скатерть и, стряхнув все крошки в очаг (чтобы достаток никогда не покидал эту юрту), выходит. Праздничная трапеза окончена.

Первыми юрту покидают те, кто сидел ближе всего к выходу; ни с кем не прощаясь, со словами «Атым’га карайман» («Пойду взгляну, что там с моей лошадью происходит») они выходят. Юрта постепенно пустеет, последними уходят почетные гости, которых хозяин провожает до лошадей, а иногда даже сам садится на коня и провожает их несколько километров. Из аула все разъезжаются. Лишь собаки еще долго не могут успокоиться.

Киргизы держат множество собак, а точнее, позволяют им беспрепятственно размножаться, поскольку нуждаются в них для охраны своих стад от волков и грабителей, но не кормят их в принципе. Собаки эти тощие, с длинной шерстью, очень злобные и брехливые; как и собаки в Константинополе, они выполняют роль дезинфекторов, пожирая с голоду все, что может отравить воздух. Летом в Алайской долине они неплохо питаются, охотясь с отточенным мастерством на сурков, которых в большом количестве можно встретить буквально на каждом шагу.