Анна Махлина - Ань, чего молчишь? Неосторожные шаги юности

Нежданно-негаданно произошло ЧП. На весь институт гремел скандал! Из Малого театра пропало платье. Стоившее больших денег, историческое, занятое в одном из ведущих спектаклей. Как раз в том, в котором участвовал наш курс. Доступ к костюмерной был только у сотрудников и актеров театра.

Прошло время. Платье так и не нашли, ситуация замялась.

Я была в каптерке одна, собиралась идти домой. Открываю шкаф, а из него, с той самой нижней полки, из черного пакета выкатывается шикарное театральное платье! И я понимаю, что это – оно…

В этот момент заходит кто-то из однокурсниц и видит испуганную меня и то самое, пропавшее платье.

Напряженная пауза. Я в ужасе говорю:

– Это не я…

Убеждать не пришлось, это было очевидно. Я подумала, что Рита хотела меня подставить. Мало верилось в нелепое совпадение, но кто знает, возможно, это и правда была случайность. Можно предположить, что расчет был на то, что каптерки будут обыскивать и найдут платье в моем шкафу. За это сразу же исключение. Либо это была вселенская глупость и недалекость однокурсницы, без злого умысла… Тем не менее я негодовала.

В каптерку завалились ребята, полкурса точно, в том числе и Рита. Я подошла к ней и спросила:

– Зачем ты спрятала платье у меня в шкафу? – Рита выпучила глаза и расхохоталась. Ей было нечего ответить. И моего грозного вопроса она не боялась. Девушка скорчила гримасу и, пародируя мою интонацию, передразнила:

– Затем ти сплятала мае пьятие у мяня в ськяфу?!

Мой социофоб то ли заснул, то ли, наоборот, вырвался наружу. Я крикнула:

– Сволочь!!!

– Чтоооо?! Да пошла ты!

Я стала выкидывать все вещи из своего шкафа в коридор и кричала:

– Ноги моей тут больше не будет! Не хочу жить с ней в одной каптерке! Гадина!!!

Рита бросилась на меня, чтобы поколотить, я стала обороняться и оказалась проворнее, вцепившись в гриву ее волос. Однокурсники в шоке наблюдали за происходящим. Стало понятно, что дело пахнет жареным, в пекло драки ринулся Дима Олейник. Он попытался нас растащить, при этом заливался от смеха, чем злил меня еще больше. Наконец-то нас удалось разнять. Я сидела, взъерошенная, у стены коридора. Ребята складывали мои вещи обратно в черный шкаф. Рита сидела у другой стены и метала в мою сторону злобные взгляды.

Никого не исключили и не уволили. Повезло. А через полгода мы с Ритой подружимся.

Я жила на последнем этаже простой панельной девятиэтажки Москвы. Жила вместе с мамой, 12-летним братом, сестрой-старшеклассницей, собакой, котом, двумя морскими свинками и рыбками. Папа с бабушкой жили на два этажа ниже.

N стал часто ночевать у меня. В нашем распоряжении была самая большая комната. Нам захотелось сделать в ней ремонт своими силами. Я ужасно не любила обои в комнате, они были усыпаны китайскими иероглифами. До 8 класса я училась в школе с изучением китайского языка. Язык мне не давался, но это еще полбеды. В школе надо мной жестоко издевались. И из-за этих воспоминаний смотреть на иероглифы было тяжело, они вызывали нехорошие ассоциации.

Снявшись в эпизоде в сериале, я заработала немного денег. На эти деньги мы с N купили чудовищные бумажные обои салатового цвета, самые дешевые. Кое-как мы их наклеили. И я с ужасом поняла, что иероглифы все равно просвечивают сквозь дешевую бумагу.

И тогда я решила обшить стены черным спанбондом. Спанбонд – материал, которым накрывают грядки для хорошего урожая. Когда мама услышала об этой идее, срочно заказала новые обои. Всю мебель из комнаты вынесли, остался только одинокий голубой диван, на котором мы и спали.

Папа N подарил нам телевизор. Пришел, чтобы лично повесить дорогую технику на кронштейн, и стал сверлить стену. Не знаю, как так вышло, но сверло прошло насквозь, в комнату к моей сестре. Сестра в этот момент мирно делала уроки и очень испугалась, увидев, что кто-то хочет проникнуть на ее территорию.

Меня тревожило пристрастие N к алкоголю, я мучилась от его вспыльчивости и ревности. Мама стала замечать, что N приходит пьяный, слышала, как мы ссоримся. Я сама становилась нервной и беспокойной.

Мне было страшно признать, что N алкоголик. Он пил каждый вечер. И врал. Приходил домой и врал. Я понимала все с полуслова и с полувзгляда. А еще по запаху. Я даже могла сказать, что именно он пил.

Поначалу, видя мое огорчение, N вставал на колени и просил прощения. Этот пафосный жест, повторяющийся из раза в раз, стал вызывать у меня отвращение. Каждый раз N уверял меня, что это был последний. Я верила, прощала. И скоро он снова вставал на колени, зная, что этот ритуал сработает.

Я никому не говорила о своих переживаниях. Но близкие стали замечать, что со мной что-то не то. Меня нельзя было назвать истеричкой. Но накопившаяся внутри боль стала проявлять себя.

И по праздникам, и без повода студенты Щепкинского училища любили гулять на Трубной улице. Там был небольшой сквер и скамейки. На этих скамейках все и располагались.

В один из вечеров мы пошли туда с N и его двоюродным братом. N был сильно пьян. Рядом, через пару скамеек, гуляли мои однокурсники. У N закончились сигареты, и он направился в сторону ребят, чтобы стрельнуть. Я пошла следом.

Студенты хлопали по пустым карманам, мол, нет сигарет, закончились. N смотрел на них мутным взглядом в надежде все-таки найти табак. Рядом с N стоял Дима Олейник и докуривал свою сигарету.

– А у тебя что, тоже нет сигареты?

– Нет. Последняя, – ответил Дима.

Повисла пауза.

– Хочешь, возьми. Тут осталась пара затяжек. – Дима протянул N свою сигарету.

N уставился на Олейника немигающим пьяным взглядом. Оскорбленный этим предложением, N полез драться. Подоспел двоюродный брат и попытался оттащить родственника.

Потасовка продолжалась, и, чтобы как-то отвлечь внимание N, я закричала что есть силы:

– Лошади! На вас лошади бегут!

Лошади и правда бежали, но не на них, а по тротуару на другой стороне улицы. Отвлекающий маневр сработал, драка остановилась. Брат вызвал такси, я успокоила N, и мы поехали домой.

На следующий день N сокрушался из-за произошедшего. Он подошел к Диме Олейнику, игравшему тихонько на гитаре и попросил у него прощения.

Мы были дома, очередной скандал.

Драки стали нашим обычным делом. N зарядил мне в глаз. Я вцепилась ему в лицо и расцарапала его как могла. Вдруг N схватил мою голову руками и испуганно сказал:

– По ходу, сильно ударил, малыш.

В запале я не сразу почувствовала, что с моим глазом что-то не то. Побежала в ванную смотреться в зеркало. Верхнее веко окрасилось в темно-синий цвет. Я сначала подумала, может, это тушь так растеклась. Нет, это был знатный фингал. Пьяный, в приступе ревности, N не понимал, что творит. Он, действительно, был напуган и убежал за льдом.