Людмила Сараскина - Александр Солженицын

79«Сразу же за публикацией “Ивана Денисовича” я обратился к В<���арламу> Т<���ихоновичу>: отберите какие Ваши стихи, я попробую передать А<���лександру> Т<���рифоновичу>. И — передал. Твардовскому, к моему удивлению и сожалению, они вовсе не понравились, и он выразил мне резкое неудовольствие моим посредничеством. Продолжать его, настаивать — было неуместно. Тем более, что путь через новомирский отдел прозы был Шаламову и открыт, и использован им: его рассказы там хорошо знали, они лежали в “Новом мире” задолго до публикации “Ивана Денисовича”, он сам мне о том писал» («С Варламом Шаламовым. Добавление 1998 года»).

80«Когда я был у Ахматовой второй раз (30 ноября 1962), Анна Андреевна спрашивает: “А вы не хотите ли познакомиться с Еленой Сергеевной Булгаковой?” Я отвечаю, что очень охотно. Она тогда и говорит: я сейчас набираю номер — потом дает мне трубку и соединяет с Еленой Сергеевной. Я потом очень подружился с ней, у неё прочел роман “Мастер и Маргарита”, одним из первых, ещё никто не читал. “Театральный роман” прочёл. Я вообще считаю Булгакова бесконечно близким себе. Хотя мы разные, но по какому-то складу и соотношению с советским временем чувствую в нём себя, своё, родное» (Из пояснений А. И. Солженицына, 2001 год).

81Так, трилогия Г. Серебряковой о К. Марксе «Прометей» была представлена Союзом писателей РСФСР, издательством «Художественная литература», журналом «Дон», Институтом литературы и искусства имени М. Ауэзова АН Казахстана, Новосибирским монтажным техникумом, Управлением Гидрометеослужбы центральных областей и т. д.

82Следы этой «специальной акции» сохранились в поздних (2002) мемуарах В. Семичастного. «Во время Великой Отечественной войны Солженицын был на фронте и не проявил себя как настоящий патриот. В напряжённой обстановке, какой является война, совершенно ясно, что власти вводят строгую цензуру и карают за проявления безответственности. В 1945 году Солженицын был арестован за пораженческие настроения и за то, что в своих письмах расхваливал немецкую армию и немецкую технику. Поэтому, я считаю, был Солженицын осуждён совершенно логично и с полным основанием».

83«Помню, осенью 69-го года, — писала (1975) Решетовская, — после исключения Солженицына из Союза писателей я сожгла конверт с этими записями и письмами тех недель — тот самый, на котором рукой мужа было написано: “Наша злополучная история”. Сожгла, чтобы никогда не увидели этих строк чужие глаза». «Никогда никаких записей не видел, никогда этого дневника в руках не держал. Был ли он? Наверное, был, но сколько его было, и когда она его уничтожила, я не знаю» (из пояснений А. И. Солженицына, 2007 год). Сохранившийся дневник Решетовской, который она вела на страницах перекидных календарей с 1963-го по 1969 годы, включает и ташкентские записи от 18 – 25 марта 1964 года, однако следов драматического объяснения в них нет. Из записи 23 марта видно, что А. И. целый день провёл в городском онкодиспансере, а Н. А. днём гуляла по городу, посетила два музея, общалась (вместо А. И.) с корреспондентом «Ташкентской правды».

84«Знакомство с Солженицыным, — пишет Н. Г. Левитская, — стало этапом в нашей жизни, придало ей смысл, целеустремлённость, наполнило новым содержанием... Мы поняли и приняли друг друга с первого слова. Речь сразу же пошла про книгу о лагерях — будущий “Архипелаг ГУЛАГ”. Без лирики договорились, чт? и к?к будем делать, и приняли сразу же постановленные условия: никаких посторонних разговоров, случайных встреч, рассказов кому-нибудь, что мы для него делаем».

85В марте 1964 года Н. А. Решетовская обратилась в горсовет: муж обречён на бездомную жизнь из-за уличного шума. Вскоре удалось привести одного из чиновников домой. Н. А., указывая на папки с письмами читателей, сказала: «Если бы эти доброжелатели знали, что от вас зависят новые страницы Солженицына, они бы пришли к вам целой делегацией». Она просила отдельную двухкомнатную квартиру для себя и мужа, но ей объяснили, что речь может идти только о трёхкомнатной квартире на пятерых. Но и это решение было принято только через год, в мае 1965-го, и ещё через полгода, в декабре, Рязанский горисполком оповестил о нём заявителей.

86В секретной записке от 4 октября 1965 года в Секретариат ЦК Семичастный и Генеральный прокурор Руденко писали: «Рукописи романа А. И. Солженицына “В круге первом” и его пьес “Республика труда” и “Пир Победителей” Прокуратура СССР и КГБ предлагают в порядке исключения подвергнуть конфискации с последующим хранением в архивах КГБ». Правлению Союза писателей СССР рекомендовалось «провести партийные собрания и активы писательской общественности с вопросами повышения идеологической закалки творческих кадров». А на партсобраниях объявляли, что захваченный архив Солженицына «концентрировался для отправки за границу».

87См.: «Когда я с задором произносил свою речь с трибуны во Дворце спорта, место в докладе о Пастернаке было встречено бурными аплодисментами. Надо сказать, что книгу Бориса Пастернака “Доктор Живаго” я, как и все присутствующие в зале, тогда еще не читал. Была она издана в Италии, и в нашей стране её прочесть было нельзя. Поэтому судить о содержании книги я не мог и осуждал Пастернака за факт незаконного, тайного издания книги за границей». (В. Семичастный. Беспокойное сердце).

88Из рабочей тетради Твардовского: «Разыскиваю Солженицына, оказывается, он в Москве. Звонит уже с вокзала. Я : Приезжайте немедленно, серьёзнейшие дела. Он : Вещи уже в вагоне, поезд сейчас уйдёт. Я : Заберите вещи, сдайте в камеру хранения. Он : Нет, я буду в понедельник. — Зверь!» Из дневника Кондратовича: «Живёт стесненно. Уезжал в прошлый раз в Рязань. “Шесть десятков яиц увёз”, — сказал мне. “А разве в Рязани нет их?” — “По девяносто копеек нет. Есть по рублю сорок. А на шесть десятков разница уже почти целый проездной билет”». «Нашу земную жизнь — как им понять, кому всё на подносиках?» — писал в этой связи Солженицын.

89«Я не знаю, какой мерзавец разболтал о моём выступлении», — гневался Зимянин, пригласив Т. М. Литвинову, дочь бывшего наркома иностранных дел, которая, прочитав в самиздате выдержки из речи, написала, что докладчик введён в заблуждение. Зимянин поразился: кто-то, перед кем он выступал в Ленинграде (узкий круг, проверенные люди, доверительная беседа) дал утечку…

90Как выяснится в 1990-е годы, уже весной 1968-го «Новый мир» находился накануне разгрома. Решение отобрать у Твардовского журнал будет принято Секретариатом ЦК КПСС 14 июня 1968 года, однако последовавший вскоре ввод советских войск в Чехословакию и бурная реакция на это в мире заставили отложить решение. В 1969-м поэма Твардовского «По праву памяти», не разрешённая к печати в СССР, «по нелегальным каналам» уйдёт за рубеж и будет напечатана во Франции, что и даст властям повод и сигнал к финальной атаке на «Новый мир» в феврале 1970-го.