Энтони Кидис - Red Hot Chili Peppers: линии шрамов

– Ну и какого хрена ты делаешь?

– Да я просто хотел присесть и расслабиться, – отвечал парень.

– Извини, приятель. Здесь не выйдет. Проваливай.

Но вот если заходил кто-нибудь, интересный отцу, он тут же вскакивал и организовывал места. Его патрулирование стола всегда причиняло мне дискомфорт. Я, конечно, не хотел, чтобы за столиком сидели все подряд, но все же считал, что папа мог быть подобрее и вежливее. Особенно когда забивались пьянчуги и неудачники, он становился настоящей задницей. Зато он отлично умел сводить вместе интересных людей. Если Кит Мун или ребята из Led Zeppelin или Элис Купер были в городе, они сидели с Пауком, потому что он был самым крутым парнем в клубе.

Мы тусовались в Rainbow почти всю ночь. Отец оставался за столиком только до тех пор, пока не приходили его дружки и не происходила смена караула. Ну а потом они наматывали круги вокруг барной стойки или уходили наверх. Мне нравился клуб наверху. Всякий раз, как одна из подружек отца хотела танцевать, она приглашала меня, так как Паук был плохим танцором.

Программа не была полной без кокаина. Наблюдать за тем, кто как исхитряется тайком нюхнуть, было отличным развлечением. Опытных любителей кокса было легко вычислить, у них всех длинный ноготь на правом мизинце. Его отращивали в среднем на полдюйма длиннее пальца, придавая идеальную форму. Он служил мерной ложечкой.

Отец ужасно гордился своим идеальным наманикюренным «кокаиновым» ногтем. Один из ногтей на его руке был явно короче остальных.

– А что с этим случилось? – спросил как-то я.

– Это чтобы не поранить дамочек, когда я использую палец для этого, – ответил он.

Черт, это просто застряло в моем мозгу. У него был специальный палец для «кисок»!

Само собой, я был единственным ребенком, знакомым со всем этим безумием. В основном, взрослые, которые не знали меня, просто меня игнорировали. Но Кит Мун, легендарный барабанщик The Who, всегда старался, чтобы я чувствовал себя непринужденно и комфортно. В хаотичной бурной атмосфере ночной вечеринки, где все кричали, шумели, нюхали, бухали и трахались, Мун всегда находил время, чтобы взять меня под руку и сказать: «Как поживаешь, пацан? Развлекаешься? А ты разве не должен быть в школе или что-то в этом роде? Но в любом случае я рад, что ты здесь». Это всегда поражало меня.

Обычно мы оставались до закрытия, до двух ночи. Потом наступало время сходки на автостоянке, переполненной девчонками и парнями в забавных глэм-рок прикидах. Тусовка на парковке сводилась к обмену телефонами, охоте на «пташек» и поиске места для продолжения вечеринки. Но иногда становилась и сценой для перебранок, в которые часто был втянут мой отец. Например, он начинал наезжать на банды байкеров, и я продирался в эпицентр событий, включая слезливого малолетку: «Это мой отец. Он совсем в дрова сейчас. Чтобы он вам ни сказал, не обращайте внимания и простите его. Он не имел это в виду. И, пожалуйста, не бейте его по лицу. Ребенку вроде меня очень больно смотреть, как его отца избивают». У меня правда было ужасное предчувствие, что отец в конце концов конкретно пострадает в драке или в автомобильной аварии.

Ночью он был под таким кайфом, что попытка пересечь комнату превращалась в водевильный номер, где парень спотыкается, падает и безуспешно пытается устоять на своих двоих. Он натыкался на все подряд, пытаясь удержаться за что-нибудь устойчивое, что-то мямлил, но все еще пытался забраться в машину и ехать тусить дальше. А я думал: «Вот дерьмо, он даже не может говорить. Это плохо».

Когда он слишком угашивался, я нес ответственность за его охрану, что давалось нелегко. Все это накладывало на меня эмоциональный отпечаток, который я даже сформулировать толком не могу. И хотя у меня были друзья в «Эмерсон», а по выходным я ходил с отцом в Rainbow как его кореш, мне часто бывало одиноко, и я стал создавать свой собственный мир. Я рано вставал, шел в школу и оставался парнем в своем коконе. Я не противился этому, так как у меня было пространство, где я мог притворяться, творить, думать и наблюдать. Однажды одна из соседских кошек родила котят, и я брал с собой кого-то из этих пушистых белых комков на крышу гаража за нашим домом, чтобы поиграть. Котенок был моим маленьким другом, но иногда я ругал его без особых причин, просто чтобы показать свою власть над ним.

Во время одной из таких тирад я стал тыкать пальцем в морду котенку. Это не было чем-то смертельным, но это был акт агрессии – странно, ведь я всегда любил животных. Как-то я ткнул малыша слишком сильно, и он зубом проколол сам себе губу, по ней скатилась капелька крови. Я заволновался. Почувствовал сильное отвращение к себе за то, что причинил вред этому крошечному существу, которое оставалось нежным ко мне даже после того случая. Я испугался, что такое поведение было знаком начинающегося психоза.

Но в целом я бы не променял мой стиль жизни на другой, особенно на светскую жизнь друзей из «Эмерсон». Я бывал в их домах и видел отцов, приходящих из своих офисов, у которых не оставалось ни времени, ни энергии, ни сострадания для детей. Они просто садились, пили виски, курили сигару, читали газету и шли спать. Прямо скажем, так себе альтернатива.

Пытаться хоть немного поспать перед уроками, в то время как люди трахаются на диване, нюхают кокаин и врубают музыку на полную, конечно, не было обычным для школьника. Но это была моя жизнь. В будние дни я оставался дома, а Паук всегда сидел за своим привилегированным столиком в Rainbow. Частенько вечеринка продолжалась у нас дома. Я просыпался от звука распахивающейся двери, которую сносил поток безумцев, наводняющих дом.

Потом – музыка, смех, дележка наркоты, а заканчивалось все погромом. Я пытался уснуть в своей дальней комнате, которая была соединена с единственной ванной, куда входили-выходили люди, писая, крича и принимая наркотики.

Слава Богу, у меня был радиобудильник. Каждое утро в 6:45 он будил меня попсой. Полумертвый, спотыкаясь, я пробирался к шкафу, надевал футболку, шел в ванную и собирался в школу. Потом осматривал комнаты, оценивая урон. Дом выглядел как поле битвы. Иногда на диване или стульях валялись люди. Дверь в комнату отца всегда была заперта. Обычно он спал с какой-нибудь девицей, но иногда все еще бодрствовал, заперевшись в своей комнатушке. Я лелеял свой будильник, потому что у меня был пунктик – ходить в школу каждый день. Мне нравились почти все уроки. Отец поддерживал меня на сто процентов во всех моих занятиях с таким же сумасшествием, полнотой и кайфом, с какими жил своей ночной жизнью. Он тоже получил образование и, думаю, осознавал всю важность учебы и готовности впитывать новые идеи, особенно для творческого человека. Каждый день в разговорах со мной он использовал какое-нибудь затейливое эзотерическое словцо, чтобы я расширял словарный запас.