Денис Гардари - Тропами искусства. Записки странствующего художника

Урал тоже внес свою лепту в рождение изнанки советской творческой жизни.

Миша Шаевич Брусиловский, «пионер уральского неофициального искусства», родился в Киеве, но после окончания в Питере Репинского института уехал по распределению в Свердловск, где и остался на всю жизнь. Хрестоматийна история попадания Брусиловского в мир искусства: после войны он был юным беспризорником и состоял в банде авторитета по кличке Кот. Как-то на день рождения Миша нарисовал Коту в подарок его портрет на клочке бумаги и, смущаясь, вручил главарю… А на следующий день место Брусиловского «на вокзале» занял другой пацан, а Мишу Кот отвез за свои деньги в училище для одаренных детей. Такие вот дела…

Брусиловский – талантливый живописец с превосходным чувством формы – мог легко взлететь на олимп советского художественного истеблишмента, но… Выбрал другой путь и после известной совместной с Мосиным картины 1964 года «1918» получил ярлык «формалист» и на долгое время был вычеркнут из художественного пространства Урала: Ельцин, будучи первым секретарем обкома, несколько раз активно высказывался по поводу «вражеской сущности» Брусиловского. Хотя в итоге это не помешало художнику получить всесоюзную известность и стать тем, кем он стал… А может, и помогло.

Помню, как-то, лет десять назад, когда я только делал свои первые шаги как художник, я где-то на выставке ляпнул: дескать, вот, мне уже столько лет, куда лезу и все такое… На что Миша Шаевич по-доброму посмотрел на меня и ответил: «Денис, в России художник в восемьдесят лет считается начинающим, поэтому у тебя все впереди».

Вообще, мне кажется, именно на взаимоотношении с этим экзистенциальным «все впереди» во многом и строилась художественная реальность того времени. На вере и неверии, борьбе за и смирении с, на надеждах, ожиданиях или просто мечтах. Касалось это не только неофициального искусства, но и вполне себе официального тоже.

Вот, например, один из столпов советской живописи, создатель нетленного образа «счастливого советского человека» – Александр Александрович Дейнека.

Он начинал свою творческую карьеру фотографом в уголовном розыске, потом занимался оформлением революционных спектаклей и агитпоездов, закончил ВХУТЕМАС, где учился у самого Фаворского. Оттуда он вынес свой принцип: «Композиция – это очищение сюжета от всего лишнего».

Дейнека, судя по всему, искренне верил в советский строй, был уверен в счастье всех этих спортивных мужчин и женщин, бегающих в эстафетах, спускающихся в шахты, тянущих доверху груженные телеги, строящих самолеты и летающих на них. У меня ощущение от его работ, как от хорошей советской фантастики (помните, была такая книга Беляева 1936 года «Звезда КЭЦ»? – вот в таком духе) – светлая радость и какое-то детское ощущение великого и непременно счастливого будущего. И пофиг, что это неправда…

Именно Дейнеку Матисс назвал самым талантливым из советских художников и «ушедшим далеко вперед в своем художественном развитии». Он был ярким индивидуалистом и лидером, настоящим советским художником и одновременно экспериментатором – из-за чего потерял после войны должность главы Московского института декоративного и прикладного искусства. Любил успех, славу, силу и… моду. И так же, как и нонконформисты, выстраивал свои взаимоотношения с «все впереди».

Однако в реальности все оказалось не так просто.

В июле 1988 года в Москве произошло событие, которое принято считать своеобразным концом истории неофициального, да и вообще всего советского искусства. Международный аукцион «Сотбис» в «Совинцентре», согласованный в самых «верхах».

Впервые на продажу легитимно было выставлено более сотни произведений первого русского авангарда и работ официальных и неофициальных советских художников. Что примечательно: самой дорогой работой стала картина молодого Гриши Брускина «Фундаментальный лексикон» – продана за четыреста тринадцать тысяч долларов; а картина Ильи Глазунова (Грозный) – едва за пятьдесят тысяч.

Хоть и условно, но все же этот памятный аукцион действительно, можно сказать, завершил советский период и положил начало истории современного российского искусства. После аукциона ландшафт нашего отечественного искусства радикально изменился.

Во-первых, исчезла сама подоплека деления искусства на официальное и неофициальное (что повлияло на художников очень сильно и часто совсем не так, как они рассчитывали). Во-вторых, наше арт-пространство на какое-то время практически «опустело», так сказать, расчистилось. Одни художники (на волне коммерческого и социального интереса мирового сообщества к процессам перестройки в СССР) уехали из страны, а другие замолчали… Потому что оказалось, что в условиях отсутствия запрета им просто нечего сказать!

Девяностые и двухтысячные – это уже совсем другая история, другие имена, другой «пафос высказываний» и, конечно, совсем другой контекст. На смену «диктатуре власти» пришла «диктатура денег», и это оказалось испытанием как бы не пострашнее «партизанских идеологических войн». Художники с удивлением обнаружили, что если диктат советского чиновника их возмущал и озлоблял, то «пресс» наживы и нового мещанства просто убил во многих из них само творческое зерно. Впрочем, повторюсь, это уже совсем другая история, и речь о ней надо вести не на языке «прошлого», а на языке «будущего».

Я по старой памяти являюсь участником нескольких бизнес-сообществ. И мне, бывает, звонят всякие менеджеры с вопросами и предложениями. Есть вполне адекватные, подготовившиеся к разговору товарищи. А есть и такие персонажи, что только диву даешься… Причем задают они одни и те же тупые вопросы (ну зайди ты, посмотри хоть какую-то информацию обо мне, прежде чем звонить… Чтобы не выглядеть идиотом).

Так вот. Позвонила одна такая дама и спросила, чем я занимаюсь. Сказал – художник. Ответила: «Хм… Значит, ничем особо не занимаетесь… Да-а-а… А поучиться-то бизнесу не хотите? Это ведь для вас все-таки какое-никакое развитие будет…»

Я себя почувствовал, как Шемякин на собеседовании в КГБ перед высылкой из СССР… Или Бродский на судилище за тунеядство… Приятно, конечно, в такой-то компании, что тут сказать… Самооценка сразу (как у настоящего жалкого русского интеллигента) взлетела до небес… На волне жалостливого и слегка укоризненного (а самое главное, искреннего) презрения «делового человека». Вот, думаю, сейчас голос в трубке наберет силу и еще увереннее произнесет: «Хоботов – это мелко!»

Оно-то, конечно, да, «гравировать имена победителей – работа, требующая самоотречения». А, впрочем, чего я придираюсь? Это, наверное, говорю не я, а мой вакуум – ведь «какое-никакое развитие» никому не помешает, даже такому бесполезному персонажу, как художник.