Иван Тюленев - Через три войны. Воспоминания командующего Южным и Закавказским фронтами. 1941—1945

В 1973 году бывшего командующего Закавказским фронтом даже не пригласили на помпезный юбилей освобождения Новороссийска. Главным героем здесь был, конечно, Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев, в годы войны один из подчиненных среднего ранга у И.В. Тюленева.

Рано ушла из жизни верная подруга, жена Ивана Владимировича – Александра Матвеевна Тюленева (1904–1960). Ее здоровье не выдержало многих испытаний, страшных ночей 1937 и 1942 годов…

Старший референт Группы генеральных инспекторов Министерства обороны, участник Великой Отечественной войны полковник П.М. Дунаев, служивший с И.В. Тюленевым в 1970-х годах, вспоминает Ивана Владимировича бодрым и подтянутым до последних месяцев его жизни. Три-четыре раза в неделю он, всегда в военной форме, являлся на службу. Любимым отдыхом у генерала была игра в шахматы со старым другом – также прославленным полководцем Героем Советского Союза генералом армии Александром Васильевичем Горбатовым. Иван Владимирович нередко навещал его дома (у Никитских ворот). Летом генералы выходили играть в шахматы во двор. Оба любили детей. Мальчишки гурьбой собирались вокруг добродушных умудренных ветеранов, которые по всем правилам организовывали для них турнир или сеанс одновременной игры. Потом Иван Владимирович и Александр Васильевич долго чаевничали, вспоминали годы и войны…

Настоящее издание является наиболее полным изданием мемуаров И.В. Тюленева. Впервые по рукописи публикуется первая часть. В истинном виде публикуются и другие главы. Не сохранилась в семейном архиве лишь рукопись И.В. Тюленева о Гражданской войне.

Алексей Тимофеев

В Поволжье, недалеко от великой русской реки, у густого соснового бора расположено по сей день старинное село, где я родился. Называется оно Шатрашаны. Почему оно так называется, никто из односельчан не знал. Предание говорит о том, что когда-то по этим местам шли монгольские полчища, которые разбивали здесь шатры и жили в них. Возможно, в этом и кроется корень названия села. Места были глухие, защищенные лесами, вокруг много лугов, поросших сочными травами. На зеленых склонах холмов располагались на отдых кочевники и жили там некоторое время, готовясь к дальнейшим походам.

В свое время по нашим местам проходили вольницы Степана Разина и Емельяна Пугачева. Былины о пугачевских делах из поколения в поколение передавались в народе. Я не раз слышал в 1900 году рассказы моей старой бабушки Марфы Сидоровны о том, как расправлялся Пугачев с помещиками.

Половину жителей села с далекого прошлого составляли русские, другая половина – татары.

Наше село большое – дворов до пятисот, а может, и больше. Своей земли у крестьян было мало. Многие уходили на все лето и на зиму на заработки в город. Так что крестьяне села Шатрашаны представляли собой полубатраков, полурабочих.

Род Тюленевых, – видимо, один из старейших в нашем селе. В Шатрашанах было около 18 семей Тюленевых, имевших дальнее родство.

Мой отец, Владимир Евстигнеевич, был солдатом. Участвовал в Русско-турецкой войне в звании бомбардира-наводчика артиллерии, был награжден медалью за храбрость. Он много читал всевозможных книг и считался на селе грамотеем. У него было шестеро сыновей и две дочери, двое ребят от первой жены, которая умерла в 1890 году, а шестеро от второй. Я был первенцем от второй жены, третьим его сыном.

Я очень любил рассматривать его медаль, полученную в турецкой войне. Но больше всего мне, пятилетнему мальчугану, хотелось подержать Георгиевский крест, которым был награжден дед, участник войны на Кавказе. Дед – это отец моей матери. Он был лесником, и мы с матерью часто к нему ходили. Земельного надела у отца не было. Он как солдат не получил его, поэтому занимался отхожим промыслом.

Мое мальчишеское увлечение – делать деревянные ружья. Однажды смастерил небольшое ружейное ложе. Где-то достал трубку от зонта, присоединил ее к стволу. У дедушки достал немного пороха, собрал ребят, и мы в огородах, где уже выросли большие подсолнухи, решили пострелять. Я держал в руках самодельное оружие, а соседский парнишка Алешка поджигал запал спичкой. Ружье мое разорвалось, но, видимо, заряд был небольшим, нас лишь немного опалило. Нас за это здорово поколотили, и мы больше такой стрельбой не занимались.

Мать моя, Агафья Максимовна, была трудолюбивая, добрая, очень отзывчивая к чужим горестям. Как ни трудно было ей ухаживать за десятком ребят, она никогда не роптала, не давала согнуть себя нужде.

В 1906 году я закончил трехлетнюю сельскую школу первым учеником. Получил похвальный лист и в качестве премии – Евангелие в хорошем переплете. Страсть к учебе у меня была большая, очень любил математику, но, увы, бедность не позволяла дальше учиться. Я, как и все мои односельчане, стал заниматься по хозяйству, а в зимние вечера – кустарной работой. Зима в Поволжье устанавливается рано и тянется от Покрова до Пасхи. Все мужчины, в том числе из нашего села, всю зиму ткали рогожу или циновки, валяли валенки или плели корзины, а затем сдавали их хозяевам, вывозившим товар на рынок. Женщины обычно всю зиму ткали холсты и шили из них.

Стал я работать дома – вместе с отцом ткал рогожи. Потом удалось пристроить меня подмастерьем в сельскую кузницу, а к концу 1904 года отец отвез в город Симбирск и оставил там чернорабочим на крахмальнопаточном заводе «Никита Понизовкин и сыновья».

Хотя завод и делал патоку, но мне там было не сладко. Приходилось с утра до вечера перетаскивать с места на место бочки, убирать мусор во дворе, колоть дрова. Работал много, а заработки были, как говорится, с гулькин нос. Едва хватало на то, чтобы прокормить себя. Домой я не смог послать ни гроша. И в конце концов отец пришел к выводу: лучше уж мне трудиться дома, чем даром гнуть спину на паточного фабриканта.

И я вернулся в родное село…

Слезы матерей моего родного села, вызванные войной 1904–1905 годов, связанные с жестоким террором – подавлением широкой революционной волны, прокатившейся по селам Поволжья, никогда не изгладятся из моей памяти. С тех пор я начал познавать сущность войны, сущность народного движения.

Ясно помню, как матери нашего села, проводив своих сыновей на Дальний Восток, скрытно или не таясь проливали слезы. Плакали они, когда провожали, плакали тогда, когда не было весточки с войны, и плакали, когда получали письма.

– Прочти, родной, письмецо, – говорила мне бабушка Марфа Сидоровна, – узнай, что пишет мой сокол ясный – Петя, – а слезы ручьем текут по ее старческим щекам.

В эту минуту мне становилось очень грустно, но я, преодолев свою грусть, говорил бабушке: