Игорь Матрёнин - Роман с «Алкоголем», или История группы-невидимки

Да вот он и сам, снова чересчур развесёлый от пяти пива, бежит через коридор общаги в шаркающих, развалившихся тапчушках, и напевает в своей блаженной манере: «Броня крепка и тапки наши быстры!». Молодчага, брат, никогда не сдаваться, и дурить ещё веселее!!!

Город Чкаловск, откуда родом любимый мой папа, был всегда для меня жутковатым приключением, но, слава богам, без летального исхода. Приезжал я в этот маленький, сонный городок каждое лето на каникулы и со сладким ужасом проходил инициацию в мире шпаны, шлюх и шальной, пьяной свободы.

Там, в каменном Нижнем Новгороде, всё и всегда заканчивалось довольно страшненько и некрасиво – расквашенный нос, выпотрошенные карманы, гадкие угрозы и подлая зависть «гопья»́к музыкальному мальчику с симпатичной мордашкой. В Чкаловске было по-иному. Нет, опасность, конечно же, присутствовала всегда, но тут всё можно было решить личным, так сказать, обаянием.

Всё забываю спросить моих любимых предков, осознавали ли они, куда отправляли своего домашнего мальчика, что за «чудеса» наблюдал их малыш, и в каких мероприятиях принимал заинтересованное участие?

Шлялся я по томным вечерам, в основном, с бесстрашным приятелем Эдиком или в одиночку, что особенно щекотало нервы. С кем только не доводилось нам ручкаться, двум полуботаническим сущностям… Хотя в смысле «ботанизма» Эдик, пожалуй, был не в счёт, его не по годам развитая мускулатура и бесстыдный интерес к женскому полу выдавал в нём зачатки ещё того тестостеронового самца.

В городке было очень скучно. Прежде всего, самим его коренным обитателям. Возле трёхэтажных убогих домиков, что считались престижным центром (далее была просто натуральная деревня), сидели на лавочках полусонные бабули и дедули, да тётушки и дядечки. Рядом шмыгали туда-сюда обильные стада глупых кур и гусей, в кособоких, чёрных сараях побрёхивали голодные псинки. Собак не кормили нарочно, готовили к охоте, срок голодовки достигал недели-двух. Как они не околевали там, внутри своих деревянных клетушек, а главное, не проглатывали тут же несчастных подбитых зайцев с утками, совершенно непостижимо.

Все слухи были давно и по тысячу раз пережёваны, домино стучало по столикам как-то вяло и без азарта, и только ошалевшая от безделья летняя мелюзга с воплями носилась по дворам, сшибая зазевавшихся пьяниц и пенсионеров.

Я давно прошёл уже все эти детские игры в «скра́ду», купания на живописном заливе, дикие прыжки в воду с верёвочной катапульты, привязанной к раскидистому дубу над рекой. Мне уже нужно было другое – музыка и девчонки! Да, ещё одна небольшая ремарка: нелепое словечко «скрада» происходило от не менее дурного «скрасть». Это когда один из участников этой местной «аналогии» «пряток» рассекречивает ведущего, вопя во все чахлые детские лёгкие «скрада!!!», либо «я тебя скрал!». Какая дичь! До сей поры чувствую себя каким-то высоколобым «столичным» хлюстом, не одобряя безумия местного колорита речи.

Итак, девчонки! (За музыку позже). Знакомства с местными, крепко сбитыми девахами было, в общем-то, делом несложным. Тотальная скука городка толкала взрослых на горькое пьянство и одержимые садовые работы. А вот чкаловская молодёжь мужского пола услаждала себя в основном затейливыми танцами на дискотеках, очень жестокими драками из-за несуществующих измен и просто якобы косых взглядов конкурентов, ну и конечно, всё тем же вечным самогонно-портвейновым угарцем.

Как ясно видно из вышесказанного, все были при деле, одни лишь оставленные вниманием барышни томились от невысказанной любви, чем и преподло пользовались мы – «таинственные чужестранцы с холодными, бесчувственными сердцами». Та «необыкновенная и невероятная» жизнь, что творилась в нём, недостижимом Нижнем Новгороде, манила любопытные души наивных провинциалок, и они были наши! Ласковые слова чужаков журчали, кружа прелестные головки и расстёгивая лёгкие платьица… Поплатиться за сии «адюльтеры» можно было совсем даже не выбитыми зубами, но подростковая гиперактивность, будто сладкой анестезией заглушала самый сильный инстинкт, и никто не думал о смерти.

Зонами наиболее активного посещения орд местной молодежи после вечных, как мир, танцулек, являлись веранды и «качельки» ночных детских садиков. Там ошивались и мы с коллегой Эдуардом. Тут и произошло одно из самых колоритнейших знакомств в моей жизни. Возле детсадовского забора мы почувствовали загадочное шевеление. Несколько заволновавшись, мы собрались было уже благоразумно сменить «базу отдыха», но услышали сиплый зов: «Эй, пацаны, давай сюда!». Робко подойдя на усталый голос, мы увидели дядьку лет сорока пяти, небритого и помятого, лежащего прямо на земле в обнимку с двумя развесёлыми девицами, издающими лишь позитивное мычание. Все трое были пьяны в предсмертной степени. Запах «дамского» подозрительного парфюма очень смелым мазком был приправлен общим диким водочно-коньячным ароматом.

Дядя, явно выдающий своё «происхождение и призвание» сильно блатным акцентом, разоткровенничался: «Пацанчики, слышь, тока откинулся… Хотел молодость вспомнить, да вот, не рассчитал силёнок маленько… Короче так, мне с двумя ща уже не справиться, берите эту кудрявую и тащите, куда хотите, за всё заплачено…». «Кудрявая» была не то чтобы не против такой смелой «рокировки», она вообще «не была». «Авторитетный» дяденька приподнял за шиворот оставшуюся ему на усладу вялую пассию. «Пассия» моталась, как слабая берёзка на ветру, трогательно икала, и лунный свет падал не её огромные клипсы, магически отражаясь на наши озадаченные лица. Криминальный дядёк махнул нам здоровенной лапой на прощание, и «сладкая парочка» исчезла в чкаловской задумчивой ночи.

Угостившись вполне себе недурственным коньяком, что валялся тут же, на прохладной траве, мы малодушно решили, что воспользоваться милой услугой нового знакомого было бы всё же чересчур. Этика и эстетика пикантной ситуации, возможные губительные для тела заболевания и элементарная жалость к бедной шлюшке пересилили наши «юношеские робкие желания». Мы спрятали уже посапывавшую девицу поглубже в кустарник, прислонив крепкой спиной к забору и покинули сей алтарь безудержного разврата и печали бытия.

Пару дней спустя, ощутив новый, неистребимый позыв к ночным путешествиям по крошечному, но симпатичному городку, я, на этот раз в одиночку, вновь проник на территорию того же детского сада. На веранде уже было людно. Явно лихая компания местных, изрядно меня постарше, активно проводила досуг. По деревянным, низеньким (для деток же) лавочкам сумрачно сиживали пьяные в дрова пареньки и девчушки. Периодически кто-то из них опускался в благоговении на колени и покорно начинал блевать. Тогда от скамьи малахольно отделялся наиболее милосердный и привычно и бесстрастно держал за шиворот и волосы отбывавшего муку.