Евгений Мансуров - Пирамида не-творчества. Вневременнáя родословная таланта. Том 2

Однако вспомнил предысторию их вражды. Вот что рассказывает А.Панаева-Головачева в своих «Воспоминаниях» (Россия, 1889 г.): «С появлением молодых литераторов в кружке В.Белинского (1840-е гг. – Е.М.) беда была попасть им на зубок, а Достоевский, как нарочно, давал к этому повод, показывая своею раздражительностью и высокомерным тоном, что он несравненно выше их по своему таланту. И пошли перемывать ему косточки, раздражать его самолюбие уколами в разговорах; особенно на это был мастер Тургенев – он нарочно втягивал в спор Достоевского и доводил его до высшей степени раздражения. Тот лез на стену и защищал с азартом иногда нелепые взгляды на вещи, которые сболтнул в горячности, а Тургенев их подхватывал и потешался. У Достоевского явилась страшная подозрительность вследствие того, что один приятель передавал ему все, что говорилось в кружке лично о нем и его «Бедных людях» (Россия, 1846 г.). Приятель Достоевского, как говорят, из любви к искусству, передавал всем, кто о ком что сказал. Достоевский заподозрил всех в зависти к его таланту и почти в каждом слове, сказанном без всякого умысла, находил, что желают умалить его произведение, нанести ему обиду. Он приходил уже к нам с накипевшей злобой, придирался к словам, чтобы излить на завистников всю желчь, душившую его. Вместо того чтобы снисходительно смотреть на больного, нервного человека, его еще сильнее раздражали насмешками… Когда Тургенев, по уходе Достоевского, рассказывал Белинскому о резких и неправильных суждениях Достоевского о каком-нибудь русском писателе, то Белинский ему замечал: «Ну, да вы хороши, сцепились с больным человеком, подзадориваете его, точно не видите, что он в раздражении, сам не понимает, что говорит»… Раз Тургенев при Достоевском описывал свою встречу в провинции с одной личностью, которая вообразила себя гениальным человеком, и мастерски изобразил смешную сторону этой личности, Достоевский был бледен, как полотно, весь дрожал и убежал, не дослушав рассказ Тургенева. Я заметила всем: к чему изводить так Достоевского? Но Тургенев был в самом веселом настроении, увлек и других, так что никто не придал значения быстрому уходу Достоевского. Тургенев стал сочинять юмористические стихи на Девушкина, героя «Бедных людей», будто бы тот написал благодарственные стихи Достоевскому, что он оповестил всю Россию об его существовании, и в стихах повторялось часто «маточка» (любимое слово Достоевского, определяющее душевное расположение главного героя «Бедных людей». – Е.М.). С этого вечера Достоевский более не показывался к нам и даже избегал встречи на улице с кем-нибудь из кружка…»;

• «В июне 1880 года… открытие в Москве первого памятника Пушкину вылилось в торжество не только самого поэта и его идеалов, но и всей классической русской литературы… На торжественном заседании в огромном зале Благородного собрания, в присутствии «всей Москвы», Иван Тургенев (1818–1883) произнес изысканную речь, в которой не встал ни на сторону правительства (чего ожидал от него Александр II), ни на сторону оппозиции (как на то надеялась бывшая в зале молодежь). И даже Пушкина, при всей своей несомненной любви к нему, Тургенев восхвалил как-то умеренно… В итоге «словесный турнир» между Тургеневым и Федором Достоевским (1821–1881) был выигран последним. Дело в том, что Достоевский, нисколько не колеблясь, объявил Пушкина всемирным гением, который даже превосходит Шекспира или Сервантеса чисто русским качеством «всемирной отзывчивости». В своем вдохновенном зажигательном спиче Достоевский провозгласил: «Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное» … Это было именно то, что безумно хотелось услышать всем собравшимся: и западникам, и славянофилам, и молодежи… Публика была зачарована, взбудоражена и увлечена как националистическим пафосом речи Достоевского, так и необычайной нервной энергией, с которой она была произнесена… Достоевский в самоупоении писал жене: «Полная, полнейшая победа!» Пока суд да дело, успели привести в Благородное собрание специальный огромный лавровый венок для Достоевского, и, как он сообщал с торжеством в том же письме, «множество дам (более ста) ворвались на эстраду и увенчали меня при всей зале венком: «За русскую женщину, о которой вы столько сказали хорошего!» (Характерная деталь: когда эта делегация женщин вносила лавровый венок Достоевскому в зал, они столкнулись с Тургеневым, причем одна из дам отпихнула писателя, промолвив с презрением: «Не вам, не вам!»). Сам Тургенев остро переживал свое поражение. Вернувшись из Москвы в Париж, он рассказывал знакомым «с досадой, и злобой, и даже криком», как ему была «невыносима вся ложь и фальшь проповеди Достоевского, его мистические разглагольствования о «русском всечеловеке», о русской «всеженщине Татьяне» и как все тогда «словно с ума сошли, придя в восхищение от нелепостей и безобразий, наговоренных Достоевским в речи…» Это была последняя встреча-поединок Тургенева с Достоевским…» (из книги С.Волкова «История русской культуры в царствование Романовых: 1613–1917», Россия, 2011 г.);

• Прочитав ранние рассказы Льва Толстого (1828–1910) «Севастополь в мае» (Россия», 1855 г.) и «Севастополь в декабре» (Россия, 1855 г.), писатель Алексей Писемский (1821–1881) сказал: «Этот офицеришка всех нас заклюет. Хоть бросай перо…»;

• «Когда Иван Гончаров (1812–1891) услыхал, что умер Иван Тургенев (1818–1383), он сказал: «Притворяется…»…» (из сборника Е.Шварца «Позвонки минувших дней», российск. изд. 2008 г.). «…Тут даже не эпизод, не один взрыв, а тихо накоплявшееся и назревавшее возмущение. Чувство ненависти к Ивану Сергеевичу Тургеневу…» (из книги Б.Калмановского «Путник запоздалый», СССР, 1985 г.);

• «Спорить с Максимом Горьким (1868–1936) было трудно. Убедить его в чем-либо нельзя было уже потому, что он имел удивительную способность не слушать того, что ему не нравилось, не отвечать, когда ему задавался вопрос, на который у него не было ответа… Русские писатели 19-го века в большинстве были его личными врагами. Федора Достоевского (1821–1381) он ненавидел, Николая Гоголя (1809–1852) презирал, как человека больного и физически, и морально, от Петра Чаадаева (1794–1856) и Владимира Соловьева (1853–1900) – российский религиозный философ, поэт и публицист – Е.М. – его дергали злоба и страстная ревность…» (из сборника В.Степаняна «Жизнь и смерть знаменитых людей», Россия, 2007 г.);

• О сложных отношениях с Александром Куприным (1870–1938), обусловленных тяготами эмигрантского быта (в 1920-х – 1930-х гг. оба писателя жили в Париже), свидетельствует Иван Бунин (1870–1953): «Как мне вся писательская братия завидовала, как злилась (в 1933 году Бунин стал лауреатом Нобелевской премии – Е.М.). Особенно Куприн. В голос выл от обиды. Раз, когда мы с ним в ресторане сильно выпили, он весь затрясся, побледнел и вдруг свистящим шепотом сказал: «Уйди от меня. Ненавижу тебя. Уйди, а то задушу!» Встал из-за стола, коренастый, руки длинные, и смотрит на меня с чисто звериной ненавистью. Не человек – медведь разъяренный. Действительно может задушить. Я подозвал лакея, расплатился и, не прощаясь с ним, молча вышел. Потом мы с ним при встречах отворачивались друг от друга. А через год приблизительно опять сошлись. Он забыл. И все пошло по-старому» (из воспоминаний И.Одоевцевой «На берегах Сены», Франция, 1981 г.);