Борис Асафьев - Гений музыки Петр Ильич Чайковский. Жизнь и творчество

Наоборот, мятежная (но мятежная по-русски, вернее еще, по-интеллигентски: вроде бунтовщиков-декабристов, стоявших на площади и ждавших, пока их не будут расстреливать) стихия музыки Чайковского – от мучительно нервного томления основной темы первого allegro Четвертой симфонии до воплей Манфреда и надрывов Шестой симфонии – коренится в личном бунтарстве каждого из русских, кто в бессилии, кусая себя и своих близких, пытается вырваться на волю, а, вырвавшись, не хочет знать иной воли, кроме воли степного кочевника в стихии разбоя или призыва к бунту во имя бунтарства (Бакунин).

Чайковский-страстотерпец – во вдохновенной одержимости – создает на этих «отреченных» путях мучительно напряженную, в стенаниях зачатую и к хаосу влекомую музыку, а в средине между этими крайними полюсами, требующими от лирика-композитора колоссального жизненного напряжения, сочиняет Чайковский-мастер, владеющий всеми желанными ему средствами выражения и могущий вызвать в своем воображении музыку в направлении любого стилистического задания, будь то опера «Орлеанская Дева», песни для детей и наивные пьески (Детский Альбом ор. 39), или Итальянское каприччио, Всенощное бдение, сюиты, трио, фортепианный концерт (второй) или увертюра 1812 год. И среди пьес этого периода есть сочинения высокого душевного напряжения, но все же они лежат вне тех пламенных взлетов вдохновения, что наблюдаются в произведениях, отмеченных сиянием света или властью отчаянной душевной неустойчивости. Любопытно отметить, что большая часть таких «средних» сочинений, не столь насыщенных эмоциональным напряжением, приходится как раз на отмеченный средний период его жизни, когда Чайковский, добыв желанную свободу и досуг для-ради творческого делания, ощутил, что немыслимо только творчеством заполнить время, течением которого он имел право распоряжаться, как ему было угодно, и что необходимо войти в окружающую жизнь, в общение с людьми, стать самому вестником или проводником своих сочинений в мир, – иначе может поглотить душу мещанство прозябания в уединенном довольстве. Этот период замедленного темпа внутренней жизни, в конце концов, все же обеспокоенный бурями и отнюдь не означающий состояния равновесия, сменился в последние годы жизни Чайковского напряженнейшим эмоциональным взрывом, нашедшим выход в выразительнейших произведениях, главным образом, в «Пиковой Даме» и в «Шестой симфонии». Почему такое напряжение к концу? Потому что, если жизнь есть изживание, в котором видится закономерный уклон к смерти и одновременно всегда творится бунт раба против смерти, то как бы ни было сильно бунтарство, оно не в силах остановить основного, по инерции развивающегося направления движения. Потому что, если жизнь не есть рост, а падение от точки, данной в начале жизненного пути и ощущаемой, как некая идеальная счастливая прошлая данность, то падение это неизбежно будет движением, все более и более ускоряющимся по мере приближения к точке притяжения, имя которой смерть, исчезновение, небытие, распыление, подобное судьбе падающей звезды. Бунт моментами задерживает энергию падения, но, временно сдержанная, она еще стремительнее развертывается, неуклонно и бесповоротно.

Под какими же влияниями слагалась личность Чайковского, каким он был в детстве и как сделался тем, чем был в глазах близко знавших его людей в последние годы жизни? Детство Петра Ильича протекло в атмосфере семейного уюта, окруженного цельными и даже, возможно, несколько суровыми бытовыми условиями жизни в Камском Крае. Там русская крестьянская среда населения своеобразно перерабатывала влияния, доходившие из центральной России, с влияниями инородцев, во взаимодействие с которыми русский поселенец неизбежно входил, сохраняя, однако, свои коренные великорусские воззрения на жизнь, так как Вятская земля уже с XII века была колонией Великого Новгорода.

Петр Ильич родился в 1840 году, но уже в 1848 году в феврале семья Чайковских перебралась из Камского края в Москву, а оттуда вскоре же в Петербург. Говорить, таким образом, о влиянии на него тамошнего быта, городского, заводского или деревенского – в прямом смысле не приходится.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Дом. Литераторов. (Первый Сборник). Пушкин – Достоевский. Петербург. 1921. Упоминаемая статья Блока см. стр. 15–28.

Т.-е. четвертой ступени лада и ступеней, к ней тяготеющих.

Прием, чуть ли не внушенный Шуманом (см. начало его «Рай и Пери», произведения столь любимого Чайковским).

Мне кажется, что до сих пор сравнительно мало обращалось внимания на присутствие в музыкальном языке русских композиторов элементов народного религиозного искусства или в их непосредственном виде, или уже претворенных. Я имею в виду ритмы колокольного звона и мелодико-гармонические обороты церковного пения. И те, и другие принадлежат к разряду ощущений, с раннего детства внедрявшихся в нашу психику, в силу бытовых условий.

Для меня – таков и пафос <���Бури», так как музыкальный смысл этой фантазии – заклинание любовной страсти и вызывание ее из недр стихии, напряженный рост и опять поглощение ее стихией – не соответствует выводу сюжета. Но ведь f-moll моря и рождаемый им страстный Des dur напоены несомненной внутренней солидарностью. Любопытно, что тонально и психологически объединяющий их C-dur играет роль центра, к которому идет напряжение и от которого оно ниспадает резко.

Но если среди зимнего пути поднимется в безоглядном просторе необозримой степи метелица-заворошка? Тогда «бесы» внедряются в сознание. Колорит и ритмика многих моментов музыки Чайковского заворожены «ими» (особенно «Пиковая дама» и скерцо «Шестой»).