Лариса Черкашина - Богини Пушкина. От «златой весны» до «поздней осени»

Младые богини, воспетые Пушкиным, поседели, состарились. Некогда полувоздушные создания огрузнели. Их прелестные личики покрылись сеткой морщин, глаза потускнели, потеряли былую живость, исчезла лёгкость походки…

Время неумолимо. И, как полушутя заметил поэт, «хороводец старушек муз уж не прельщает нас».

Но вот мадригал пятнадцатилетнего поэта-лицеиста:

С чисто юношеским максимализмом страшит он предмет юной страсти (представить только!)… шестидесятилетней «красавицей»! Шестьдесят – будто некая печальная отметина в жизни, к коей-то и стремиться нет смысла…

Уже много позже, в письмах к жене, поэт подсмеивается над дамами запредельного, как ему кажется, возраста.

Графиня Елена Михайловна Завадовская, урожденная Влодек.

Художник А.-Э. Чалон. 1838 г.

«Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня – искокетничаешься», – наставляет Пушкин свою Наташу. В том послании, что писалось последней Болдинской осенью и адресованном жене в Петербург, Пушкин, подшучивая над её ревностью, заранее оправдывается: «Честь имею донести тебе, что с моей стороны я перед тобою чист, как новорожденный младенец. Дорогою волочился я за одними 70- и 80-летними старухами – a на молоденьких… шестидесятилетних и не глядел».

И продолжает в том же лёгком игривом тоне: «В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев, имел я une bonne fortune (удачу – фр. ) – нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от неё не отставал, виноват: и про тебя не подумал».

Всё же именно поздний возраст «прекрасной половины» вызывал живейший интерес Пушкина как тонкого знатока женской психологии. Процесс старения полных очарования и жизненной силы юных дев, их обращения в печальных, сгорбленных существ так схож с увяданием цветка…

Неслучайно приятель поэта Алексей Вульф как-то обмолвился, что «Пушкин знает женщин как никто другой». И эти тайные знания в полной своей откровенности явлены в увидевшей свет Болдинской осенью 1833 года повести «Пиковая дама»: «Графиня была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм, как и все старые люди, отлюбившие в свой век и чуждые настоящему».

Колоритная сцена её сборов на бал: «Старая графиня*** сидела в своей уборной перед зеркалом. Три девушки окружали её. Одна держала банку румян, другая коробку со шпильками, третья высокий чепец с лентами огненного цвета. Графиня не имела ни малейшего притязания на красоту, давно увядшую, но сохраняла все привычки своей молодости, строго следовала модам семидесятых годов и одевалась так же долго, так же старательно, как и шестьдесят лет тому назад».

Вот уже вернувшаяся с бала старуха графиня совершает привычный и неприглядный для чужих глаз туалет: «Графиня стала раздеваться перед зеркалом. Откололи с неё чепец, украшенный розами; сняли напудренный парик с её седой и плотно остриженной головы. Булавки дождем сыпались около неё. Жёлтое платье, шитое серебром, упало к её распухлым ногам. Германн был свидетелем отвратительных таинств её туалета; наконец графиня осталась в спальной кофте и ночном чепце: в этом наряде, более свойственном её старости, она казалась менее ужасна и безобразна».

Своеобразный кодекс чести старой дамы: она должна смириться с потерей привычек, усвоенных в молодости. Иначе становится смешной или уродливой. Отсюда все подробности старческого туалета той, что спутала время…

Интерес к процессу женского увядания давний. Пушкину девятнадцать. Он – автор поэмы «Руслан и Людмила», принесшей ему всероссийскую славу. Отвратительной колдунье Наине в довершение ко всем уродствам – она и горбата, и седа, и писклява, – в противовес юным и прекрасным героям, поэт «назначает» невероятный… семидесятилетний возраст!

Что ж предстало взору обожателя некогда прелестной девы?

Картина, заставляющая читателя ужаснуться…

Но всего фантастичнее в неприглядном образе Наины (к слову, имя на древнееврейском означает «невинная») – её притязания на… любовь. Она наивно верит в неотразимые свои чары, женские, не колдовские. Вот что, по замыслу двадцатилетнего автора, делает «старушку дряхлую» совершенно безобразной!

Вовсе не о ведунье, но близкой сердцу Пушкина женщине, его любимой мамушке Арине Родионовне, эти строки князю Петру Вяземскому. «Вообрази, – искренне умиляется поэт, – что в 70 лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа его свирепости, молитвы, вероятно, сочинённой при царе Иване».

Весьма красноречивое замечание, ведь возраст няни казался тогда её воспитаннику чуть ли не библейским. Зато сколько нежности и любви в одной лишь строчке: «Голубка дряхлая моя!»

Не случилось поэту дожить ни до сорока, ни до более поздних лет, хотя не раз представлял он себя глубоким старцем, с морщинистым лбом и поредевшими кудрями, рисуя воображаемые автопортреты. Но многим из тех «младых граций», кого любил и воспевал Пушкин, была дарована долгая жизнь. Не всегда, правда, счастливая…

Низкий поклон Гарольду Вульфу, что в семнадцатом столетии отважился покинуть родную Швецию для неведомой ему России! Знать бы бесстрашному шведу, сколько его далёких наследниц станет адресатами пушкинской лирики: Анна Керн и Катенька Вельяшева – обе по матери Вульф, Анна (Нетти), Евпраксия (Зизи), Анна (Аннета), урождённые Вульф!