Юрий Стальгоров - Заложники войны 1941—1945 гг.

Минут через десять после того, как учитель ушёл, офицер спросил переводчицу и мою маму, кто из членов их семей находится с ними вместе в колонне. Переводчица сказала, что с нею дочь. Моя мама, скрыв факт присутствия в колонне как членов семьи Верниковского и его сына, сказала, что с ней двое детей. Немец велел всем нам выйти из колонны и стать поближе к нему. Между нами и колонной стали двое немецких солдат. Офицер сказал, что будет вынужден нас расстрелять, если ушедший за коровой не вернется через обещанные 15 минут. Мама спросила:

– Почему расстрелять?!

А немец ответил:

– Но вы же за него поручились?

Мама ответила утвердительно.

Тогда немец сказал:

– Чем же вы поручились? У вас что, есть золото? Драгоценности?

– Ничего этого нет, – ответила мама.

Переводчица ответила точно так же.

– Тогда залог вашего поручительства – ваши жизни, раз больше ничего нет.

– Но ведь когда мы за него ручались, он не знал, что нас расстреляют в случае его опоздания!

– Должен был знать, что, кроме ваших жизней, у вас ничего нет.

– Ведь его может задержать, ранить или убить ваш же патруль!

– Может. Но вы разве не знали об этом раньше?

Переводчица спросила офицера:

– А что, если он все же придет, но опоздает? Вы ведь нас уже расстреляете!

На это он невозмутимо сказал:

– Тогда я расстреляю и его.

В толпе начали роптать: одни обвиняли в жестокости немецкого офицера, другие обвиняли в глупости и легкомыслии поручителей. К концу тринадцатой минуты нас поставили к забору, готовясь расстрелять, один из солдат уже передернул затвор автомата, приготовившись стрелять. И вот идет уже пятнадцатая минута, два солдата уже готовы расстрелять переводчицу, её двенадцатилетнюю дочь, мою двадцатишестилетнюю маму, моего пятилетнего брата и меня. Вдруг из хвоста колонны кто-то кричит: «Остановитесь! Не стреляйте, он бежит!» И, в самом деле, все увидели, как тот мужчина бежит с коровой. Он подбежал к начальнику конвоя и сказал:

– Я пришёл! Прошло не более пятнадцати минут.

Тогда немецкий офицер сказал нам:

– Становитесь обратно в колонну. Вы, как я вижу, поручились за честного человека, и он пришел вовремя.

В колонне начали ругать этого учителя:

– Зачем же ты, дурак, пошел за этой чертовой коровой?! Ведь их уже готовились расстрелять! Ладно они, женщины, дуры, поручились за тебя, но ты-то сейчас видел, как они стояли у забора, и их бы обязательно расстреляли, если бы ты пришёл позже хоть на две минуты! И тотчас же расстреляли бы и тебя!

– Я просто знал, что за меня поручились люди: я дал честное слово и был обязан прийти вовремя, и пришел.

Этот эпизод на меня произвел очень сильное впечатление. Страха не было, ведь я тогда был маленький и толком не осознавал близость смерти. Я понял, что ручаться за человека можно только в тех случаях, когда есть стопроцентная уверенность в результате, а лучше вообще ни за кого не ручаться. В серьёзных случаях поручиться за другого просто невозможно, а в несерьезных – никакого поручительства и не требуется. Ещё на меня произвело большое впечатление то, что этот учитель оказался честным и порядочным человеком, в его своеобразном противостоянии с немецким офицером он вышел победителем. Он доказал, что он человек чести, держащий своё слово.

Примерно через десять минут после случившегося нас подняли и велели идти по мосту через Друть, а дальше – «идите куда хотите». Конвой за Друть с нами не пошёл.

Куда идти – совершенно неизвестно. Последнее напутствие немецкого конвоя было «Идите nach Бобруйск». Видимо, имелось в виду, что Бобруйск – это глубокий немецкий тыл. Но нас там никто не ждал, и мы никого там не знали. Колонна рассеялась, и каждый пошел, куда хотел. Мама, поскольку была человеком местным, предложила идти в какую-то деревню, её названия я уже не помню, и мы пошли туда. В селе располагалась немецкая войсковая часть. Группа немецких солдат купалась в речке, которая там протекала. Верниковский со своим сыном остался в роще на окраине села, а мы втроем зашли в село. Подошли к немцам, часть из которых находилась в воде, а другая часть отдыхала на берегу. Все немцы были в трусах. Они остановили нас и пытались заговорить с мамой. Один немец сказал, что у него дома остались жена и двое детей примерно такого же возраста. Один из купавшихся немцев вышел из воды, подошел к нам, достал из кармана трусов бумажник и вынул из него фотографию, на которой был он со своими женой и детьми примерно нашего возраста. Затем один из уже одетых немецких солдат подвел нас к рядом стоящим на грунтовой площадке самолетам. Видимо это был какой-то временный небольшой аэродром. Там стояло около десяти самолётов, половина из них были советские: два маленьких биплана и несколько истребителей. Несколько самолетов были немецкими истребителями «Мессершмитт». По площадке ходило достаточно много людей. Немецкие солдаты, показывая самолеты, сравнивали по внешнему виду немецкие истребители и наши самолеты. Говорили «Ваши самолеты – это «русфанер!» и что вообще в немецкой армии техника гораздо лучше, чем в Красной Армии, и поэтому поражение Советского Союза в этой войне неизбежно. Действительно, на внешний вид немецкие самолеты выглядели более изящными и мощными.

Мы встретились с Верниковским и с его сыном и пошли дальше. Прошли две небольшие деревни – никто нас к себе на постой не принимал. Никто не предлагал ни поесть, ни попить, а у нас еще были остатки засахаренных сухарей, и мы не просили. Мы стали искать место, где остановиться, и нашли здание школы. Это было новое здание в три этажа, выстроенное примерно в двух-трёх километрах от расположенных вокруг нее трех-четырех деревень. Школа располагалась как бы в центре, почти на равных расстояниях от окружавших ее деревень. Здание пустовало, и мы решили в нем расположиться. Мы нашли помещение наподобие кухни, в котором имелась плита. Когда мама, решив растопить плиту, открыла дверцу топки, она нашла там пакет с какими-то продуктами. Там было что-то сладкое вроде изюма. Рядом со школой были поля, засеянные рожью, и мы пошли и набрать колосков, а мама сварила из них кутью – без соли, без жира, но животы мы кое-как набили.

Вечером того же дня к нам пришла тетя Женя с подругой. Оказалось, что немцы ещё раз собрали горожан в ещё одну колонну, и туда попала тетя Женя со своей подругой, также девушкой лет шестнадцати. По какому-то наитию они пошли в то же село, что и мы, и именно в эту школу. Они остались с нами. На следующий день я с тетей Женей и с её подругой пошел в ближайшее село, чтобы купить какой-либо еды. Но нам никто ничего не продал и даром не дали, хотя мы говорили, что нас немцы выгнали из Рогачева и что мы совсем без еды. В деревне же выяснилось, что немцев не было ни в селе, ни рядом с селом. Дня через три у нас в школе появились трое молодых мужчин. Они были в гражданской одежде, но Верниковский распознал в них красноармейцев, и они разговорились. Оказалось, что они шли из-под Бреста. Это были три танкиста. В разговоре с Верниковским они сказали, что с их танков в июне сняли моторы и увезли на капитальный ремонт, а новых к началу войны поставить не успели (об этом рассказывал Верниковский в Рогачеве в первых числах июня). Танкисты оказались безоружными перед врагом. Многие сдались в плен, а некоторые ушли из Бреста, шли по оккупированной немцами территории до Днепра.