Юрий Бычков - Бог – что захочет, человек – что сможет

«Богатые греки ради особого шика и куража в ресторане при нас били посуду и делали это с таким смаком, что заразили вахтанговских актрис, которые решили не отставать, благо были приглашены местным богачом, и с русским темпераментом били тарелки и фужеры, выставив благодетеля на десять тысяч долларов. Хохотали, вспоминая сей кураж, целую неделю».

При посредничестве М. А. просмотрели семейно весь репертуар Театра имени Вахтангова. (Необходим комментарий к этой Жениной фразе, чтобы понятно было всем и каждому: с какой это стати Михаил Александрович этак посредничал. Причина была веская – мы стали дружить, как говорится, семьями на почве замечательно складно сложившихся производственных отношений. Я был редактором его первой книги и название ей придумал – «Моя профессия». Работа автора и редактора проходила на дому – один день у нас на юго-западе, следующий – у автора на Бронной. Сроки поджимали. Успели. Выходу книги сопутствовал громкий успех. Но вернусь к письму Евгении Серафимовны.)

Совсем недавно видели в Малом театре «Горе от ума» с Виталием Соломиным в заглавной роли. Спектакль остросовременный, умный, прекрасно поставленный и отменно сыгранный корифеями русской сцены. Царёв в роли Фамусова великолепен. Приглашение на спектакль последовало от Михаила Ивановича и, по всей видимости, связано с выходом в свет его книги «Неповторимые мгновенья», название это предложил Царёву Юрий Александрович. В последнее время наша библиотека пополнилась многими замечательными книгами – среди них двухтомник Шукшина и мемуары Ульянова и Царёва с дарственными надписями редактору этих книг Ю. А. Бычкову.

Чтобы не прерывать потока хвастовства, хочу поведать о трёх спектаклях (необычных), которые видели в Театре на Таганке и в молодёжном театре-студии «Гайдар» в Текстильщиках. Первый – «Деревянные кони» по Фёдору Абрамову – писателю очень русскому по духу и художественному воспроизведению жизни послевоенной деревни.

В «Театре на Таганке» спектакль получился душевным, где-то даже яростным, насыщенным деревенским юмором, контрастами мещанства и подлинной российской чистоты. Некоторые сцены «хватали» не только за пятки, но и пронзали душу (особенно тех, кто расположен к душевности) своей обнажённостью, своей жизненной откровенностью.

Другой спектакль – «Товарищ, верь!» – на тему пушкинских стихов уж очень балаганный: в нём много «любимовщины» и трюкачества.

«Пять Пушкиных», от рыжего, крашеного Золотухина до московского интернационалиста, жалкого, субтильного, скверно загримированного под Пушкина, раздражали, и только.

Хотелось другого. Хотелось наслушаться, напитаться музыкой пушкинского стиха, наконец, очиститься от всего бытового, которого у нас в Москве хватает, как и во всякой там провинции. Получилось обратное. Грохот, пальба из пистолетов, декламирование стихов на раскачивающихся трапециях – всё вместе привело к натужному развлекательству, головной боли у тех, кого заманили на это представление.

«Блоха» Лескова в студии «Гайдар» – тоже не из числа обычных постановок. Музыкально-джазовая, с очень условной декорацией, с теми же качелями и удивительными по своей необычности костюмами из мешковины, с куклами-символами, изготовленными из старых предметов быта (кастрюли, вёдра, тазы, чугуны), отмеченными изощрённой выдумкой и вкусом, и сами молодые актёры студии играли «Блоху» с такой самоотдачей, так талантливо, что дух захватывало.

А вот «Жизель» в Большом с Надеждой Павловой поначалу прямо-таки разочаровала. Хотелось увидеть парящую над сценой прима-балерину. Но где лёгкость, полётность движений, возвышенность танца? Второй акт – и на сцене совсем другая балерина. Насторожённость, неудовлетворённость улетучились. Глаз от сцены оторвать невозможно. Не танец, а парение феи, с грацией лебедя, с лёгкостью бабочки. Под стать ей партнёр – Вячеслав Гордеев…

Если я возьмусь рассказывать о художниках, с которыми довелось встречаться этой осенью, и о выставках, у меня кончится бумага, да и конверта большого формата под рукой нет. Коли моё письмо, дорогой Николай Николаевич, покажется интересным и не отнимет у тебя государственное драгоценное время, то, может быть, последует продолжение».

…Кичащийся роскошными формами кресс-салат соседствовал с картошкой, моей по жизни любимицей. Чего греха таить (так всегда выражалась мама Татьяна Ивановна, и бабушка так говорила, стало быть, издавна повелось – не очень-то благозвучно «грех таить», куда певучей «греха таить»; поди с этим поспорь) картошка в России не второй, а первый хлеб. В общем, это та еда, без которой сыт не будешь. Благополучие семьи, сколько себя помню, зиждилось у нас, Бычковых, на полноте закрома с картошкой. Она, как ни один другой продукт, круглый год не сходит со стола. Первое без картофеля не сваришь, и второе в большинстве случаев без картошки – не радует.

В моём, личном, поварском репертуаре жареная картошка – фирменное блюдо. Запамятовал, с каких пор изощряюсь в приготовлении жареной картошки. Быть нашим гостем и не попробовать «Юркиной картошки» – вещь невозможная! Селёдочке закусочной картошка да лучок непременно сопутствуют. И т. п. и т. д. Без картошки, одним словом, дом – сирота. Взять хотя бы и окрошку, как без картошки получить плотность разнородной массы, связанность всех частей сытного хлёбова?

Мамаше-колхознице от момента создания сельхозартели «Красный Октябрь» выделено было двадцать соток земли в личное пользование. В Подмосковье, как правило, весь участок шёл под картошку – весенняя посадка и осенняя уборка урожая крепко врезались в память, ибо несколько десятилетий кряду, из года в год повторялись с изменяющимся по мере роста семьи составом действующих лиц весенние и осенние картофельные кампании. Весёлое, радостное это зрелище – вся семья от мала до велика высыпала на поле сажать в прогретую майским солнцем землю отобранные с осени семенные клубни. А какая радость в теплынь бабьего лета убирать картошку, причём с обязательной ребячьей забавой – костром, в котором печёные, обуглившиеся картофелины имеют необыкновенный вкус. Ну чистый сахар! Неизменно, многие годы, в страду – как правило, это были воскресные дни (Бог труды любит!) – на картофельном поле возвышалась внушительная фигура отца. В действии, в работе он мне более всего памятен именно таким: главой дружной, работящей семьи, исполином, богатырём, для которого вскинуть на плечо полный мешок картошки – сущий пустяк. В рабочей телогрейке, в кирзовых сапогах, увязающих в мягкой, вздыбленной плугом сухой сентябрьской земле, он был для нас, его детей, внуков, правнуков, живым примером ответственного отношения к житейским обязанностям. Лениться в его присутствии никто из представителей младшего поколения не смел, не мог такого себе позволить. Пример и незыблемый авторитет старшего – мощный моральный фактор. Живу в подобном убеждении и на судьбу не жалуюсь. Ферулы – в первом значении этого строгого слова, то бишь линейки, которой бил нерадивых, провинившихся учеников школьный учитель в царское время, как и второго значения ферулы – строгое обращение, бдительный надзор, – и в помине не было, но оттенок легендарной ферульной суровости присутствовал на лице отца, когда он на румяной зорьке корил домашних за нерасторопность при сборах на покос. Именно это слово витало в воздухе, в сознании недостаточно расторопно собирающихся в столь ранний час «на сенокос» или пуще того «на заготовку сена для коровы-кормилицы».