Френсис Уэлч - Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса

Не смейтесь над фотографиями!

Я видела С [ергея] 125. 4 раза, мы хорошо поговорили, он шлет работы; многие были очень добры, а некоторые друзья заставили меня страдать. В тюрьме мне снились прекрасные сны, они поддерживали меня, потому что мне часто казалось, что Бог меня оставил. Читала совсем немного: почти не было света, работать и писать было запрещено. Я твердо верю в то, что придут хорошие времена для Них! Я знаю, что Она молилась за меня, иначе я давно умерла бы! Часто, часто я вижу Их во сне».

Прошел месяц, прежде чем Гиббс наконец смог сесть в поезд и услышать перестук колес. Позади осталась неопределенность, политическая софистика, дворцы, широкая и быстрая Нева, и игловидный шпиль Трезини 126на соборе Святых Петра и Павла. Впереди было долгое изнурительное путешествие по земле и воде в сердце Сибири, в другую, забытую Россию.

В тот август почти никто из людей, живших неподалеку от бесконечно тянущейся ленты Сибирской железной дороги, не знал об этих двух удивительных царских поездах. Они шли вне расписания. Только зеваки на захудалых провинциальных станциях, возможно, дивились тому, что шторы вагонов задернуты, а сами высокие вагоны окружены многочисленной охраной. Или же какие-нибудь крестьяне из глухой сельской местности, видевшие поезд между шестью и семью часами, могли задаваться вопросом: кто этот красивый бородатый мужчина, высокий мальчик и группа девушек, сошедшие с поезда за много верст от станции, чтобы дать своим собакам побегать. За время путешествия возникло лишь одно легкое недоразумение: рабочие на Званке, первой крупной станции на пути следования, не хотели пропускать поезд 127. Когда поезд прибыл в Пермь, председатель железнодорожных рабочих попросил Кобылинского объяснить, что происходит, но, увидев подпись Керенского 128, он и его товарищи сразу отступили. К концу дня, 3/16 августа, территория Урала осталась позади. В Тюмень Царская Семья и придворные прибыли в полночь. Выйдя из поезда, они оказались на пустынном степном лугу 129, затем их доставили на пароходы «Русь» и «Кормилец». Оставшиеся двести миль по рекам Тура и Тобол были пройдены примерно за двое суток. Пейзаж по обоим берегам был довольно унылым. Путешественникам, впрочем, случилось проплывать мимо села Покровское, где жил Распутин. С палубы можно было хорошо разглядеть его дом. 6/19 августа солнце уже садилось, когда пароходы причалили к пристани Тобольска, и пассажиры увидели зубчатые очертания здания на вершине холма, который возвышался над простиравшимся внизу городом.

Но на этом путешествие Царской Семьи не закончилось. Им пришлось еще неделю жить на борту парохода, пока Кобылинский и помогавшие ему члены свиты и прислуга наблюдали за меблировкой, украшением и общим улучшением Губернаторского дома 130 – самого большого в городе. Двухэтажный белый особняк с балконами, выстроенный в совершенно не вычурном стиле, выделялся на фоне запыленной улицы (которая была переименована в улицу Свободы) со скрипучими деревянными тротуарами и множеством маленьких деревянных зданий. В доме насчитывалось тринадцать или четырнадцать комнат, и он не мог вместить всех. Великие Княжны вынуждены были делить угловую комнату рядом со спальней родителей. За ней находилась гостиная, а в комнате напротив жил Алексей Николаевич. Пьер Жильяр поселился в кабинете губернатора на первом этаже, но большей части свиты пришлось пойти в дом богатого купца Корнилова, расположенного через улицу 131. В первое же утро после приезда двери дома были открыты для членов свиты. И, разумеется, всегда открыты для солдат. Особенно злоупотребляли этим враждебно настроенные солдаты второго полка, как отмечал Кобылинский, «с очень низким моральным уровнем». Увидев, как узники переходят улицу и входят в дом Корнилова, охрана начала так шумно протестовать, что Кобылинский вынужден был успокоить их, пообещав возвести деревянный забор. Этот высокий забор шел вокруг дома губернатора и образовывал с боковой улицей, широкой и мало используемой, нечто вроде грязного внутреннего двора для прогулок: бараки для охраны выходили туда же. Члены свиты, жившие в доме Корнилова, могли проходить свободно, но движение было строго односторонним.

Около двух недель заключенные по большей части никуда не выходили. Жители Тобольска, многие из которых были потомками бывших ссыльных в Сибирь, были настроены доброжелательно и по-прежнему лояльно. Для них Царь оставался Царем. Ожидая появления у окна кого-нибудь из членов Царской Семьи, люди снимали шляпы и крестились. А когда Николай Александрович и Александра Федоровна шли через городской сад вдоль шеренг солдат на раннюю обедню, некоторые становились на колени. Из города и пригородов постоянно присылали еду. Монахини из местного монастыря несли яйца и сахар. Несмотря на непокорную охрану – это была только часть солдат Кобылинского – жизнь проходила довольно безоблачно и могла оставаться таковой, если бы не высокомерный заместитель комиссара. Александр Никольский 132прибыл в конце сентября со своим начальником – Василием Семеновичем Панкратовым 133, чтобы принять руководство. Кобылинский, командовавший Отрядом особого назначения, был определен в подчинение к вновь прибывшим. Панкратов был человеком невыразительной внешности, серьезным, спокойным и услужливым; как писал Жильяр, «типичный просвещенный фанатик». Его друг Никольский являл собой полную его противоположность: он был жестоким, упрямым и неопрятным. В отличие от Панкратова, он желал отомстить за ссылку в Сибирь, в которую его отправили как революционера-социалиста. Так, он настаивал на относительно незначительной вещи – чтобы заключенные были сфотографированы для идентификации в анфас и профиль, как и он много лет назад. «Нас заставляли это делать. Теперь – их очередь». Впредь каждый должен был носить идентификационную карточку с фотографией и номером. В дальнейшем поведение Никольского и его экстремистские взгляды повлияли на доброжелательно настроенных солдат. И здесь Панкратов был небезупречен: его интерпретация знаковых событий, происходивших под эгидой социал-революционной доктрины, стала опасно смешиваться с большевизмом.

Когда Гиббс – Сидней Иванович – прибыл в Тобольск в начале октября 134, за исключением этой проблемы, жизнь вошла в довольно спокойный ритм. Во многом она походила на жизнь в Царском Селе и, в целом, оказалась даже более благоприятной. У трех младших Великих Княжон и Алексея Николаевича были уроки. Александра Федоровна читала, вышивала или рисовала. Николай Александрович гулял по огороженному двору, служившему жалкой заменой императорскому парку, или усердно пилил бревна с кем-нибудь, кто присоединялся к нему. После чая в четыре часа они, бывало, поднимались наверх и, стоя на балконе или у окна, наблюдали за повседневной жизнью Тобольска. Иногда, после обеда, некоторые играли в карты. Алексей Николаевич ложился спать в девять. Все остальные – в одиннадцать. Кобылинский открыто восхищался бывшим Царем: его добротой и доброжелательностью, скромностью и образованностью, отсутствием позерства, и его простыми вкусами в еде и напитках. Ему нравились такие блюда, как борщ или каша, также он любил выпить бокал портвейна или мадеры после обеда. Он никогда не задумывался об одежде. Николай Александрович нуждался в физическом труде и наслаждался им. В своих свидетельских показаниях под Екатеринбургом весной 1919 года полковник Кобылинский отмечал: