Френсис Уэлч - Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса

10-го [ 23 апреля по н. с.] утром Яковлев пришел ко мне вместе с Матвеевым 184и отрекомендовался мне «чрезвычайным комиссаром». У него на руках было три документа. Все эти документы имели бланк «Российская Федеративная Советская Республика». Документы имели подписи Свердлова 185и Аванесова 186. Первый документ был на мое имя. В нем мне предписывалось исполнять беспрекословно все требования чрезвычайного комиссара товарища Яковлева, на которого возложено поручение особой важности. Неисполнение мною его требований влекло за собой расстрел на месте. Второй документ был на имя нашего отряда. Он аналогичен по содержанию с первым. Санкция была в нем такова: суд революционного трибунала и также расстрел. Третий документ был удостоверение в том, что предъявитель удостоверения есть такой-то, на которого возложено поручение особой важности. О сущности же поручения в документах не говорилось.

Не говоря мне ничего о цели своего приезда, Яковлев заявил, что он желает говорить с отрядом. К 12 часам я собрал отряд. Яковлев, с первых же слов, заявил солдатам, что вот-де их представитель товарищ Лупин был в Москве и хлопотал о суточных деньгах, что деньги он привез, причем каждому будет выдано по 3 рубля суточных. Затем он предъявил свое удостоверение, содержание которого было оглашено Матвеевым. Солдаты стали осматривать удостоверение, стали особо подробно рассматривать печать на нем, видимо, питая некоторое сомнение к личности Яковлева. Он это сразу же понял и снова начал говорить солдатам о суточных, о том, что вот-де теперь они все отпускаются, и т. д. […]

11 апреля Яковлев опять потребовал собрать отряд. На собрание от совета явились: Заславский и студент Дегтярев, бывший тобольский комиссар юстиции. Имя его Николай. Он был из Омска и, следовательно, являлся представителем в Тобольском совете, так сказать, сибирских интересов, а не уральских, как Заславский. Студент стал держать к солдатам речь, все содержание которой сводилось к обвинениям Заславского в том, что он искусственно нервировал отряд, создавая ложные слухи о том, что Семье угрожает опасность, что под дом ведутся подкопы (слухи такие действительно были, и одна ночь была тревожная; пошли они от совета же, и я лично узнал об этом от него же, когда был там по поводу перевода Семьи в тюрьму; этим тогда совет и мотивировал свое решение перевести Семью «на гору») и т. п. Идея речи заключалась именно в этом. Заславский защищался, но бесполезно. Его ошикали, и он удалился. Он приехал в Тобольск за неделю, приблизительно, до прибытия Яковлева и уехал из Тобольска часов за 6, приблизительно, до отъезда Яковлева. Яковлев во время этого, так сказать, судбища над Заславским принял сторону Дегтярева» ( Там же. С. 300—302).

Когда приехал Яковлев, Алексей был тяжело болен. Зимой он чувствовал себя хорошо и с наступлением весны с большим оживлением принялся за новые игры. Цесаревич неудачно упал, пытаясь съехать по внутренней лестнице губернаторского дома на лодке с полозьями, на которой он катался с ледяной горки 187. Последовало кровоизлияние – кровотечение в паху – которое, как сказал Жильяр, было хуже, чем в Спале 188. Оно принесло невыносимую муку. Правую ногу парализовало. Было слышно, как мальчик кричал: «Я хочу умереть, мама; я не боюсь смерти, но я боюсь того, что они могут сделать с нами здесь 189». Гиббс сидел рядом с ним, когда «…пришел в нашу комнату Государь с Яковлевым и еще каким-то человеком, кажется, своим помощником. Он смотрел на Алексея Николаевича. Государь сказал Яковлеву: «Мой Сын и Его воспитатель» ( Российский архив VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг. М., 1998. С.108).

Через три дня Яковлев сказал Кобылинскому, что ему приказано увезти Николая Александровича из Тобольска: куда – он не сказал.

«12 апреля [25 н. с.] утром Яковлев пришел ко мне. Он сказал мне, что по постановлению „Центрального Исполнительного Комитета“ он должен увезти всю Семью. Я спросил его: „Как же? А Алексей Николаевич? Ведь он же не может ехать. Ведь он болен“. Яковлев мне ответил: „Вот в том-то и дело. Я говорил по прямому проводу с Циком [имеется ввиду ВЦИК]. Приказано всю семью оставить, а Государя (он называл Государя обыкновенно „бывший Государь“) перевезти. Когда мы с вами пойдем к ним? Я думаю ехать завтра“. Я предложил ему пойти после завтрака часа в 2. Тут он ушел от меня. Я отправился в дом и, кажется, через Татищева просил Государя ответить, когда он может принять меня с Яковлевым. Государь назначил после завтрака в 2 часа» ( Там же. С. 302).

Из-за болезни Алексея семья должна была повременить с отъездом. Гиббс вспоминал:

«Через несколько дней я опять дежурил около Алексея Николаевича. Он был очень болен и страдал. Императрица обещала после завтрака прийти к Нему. Он все ждал, ждал, а Она все не шла. Он все звал: „Мама, Мама“. Я вышел и посмотрел через дверь. У меня сохранилось впечатление, что среди зала стояли Государь, Императрица и Яковлев» ( Российский архив VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг. М., 1998. С.108—109).

Император категорически отказался ехать. После чего комиссар Яковлев сказал ему, что он может взять с собой всех, кого пожелает. Они отправятся на следующее утро в четыре утра.

«В 2 часа мы вошли с Яковлевым в зал. Посредине зала рядом стояли Государь и Государыня. Остановившись на некотором отдалении и поклонившись им, Яковлев сказал: «Я должен сказать Вам (он говорил, собственно, по адресу одного Государя), что я чрезвычайный уполномоченный из Москвы от Центрального исполнительного комитета, и мои полномочия заключаются в том, что я должен увезти отсюда всю семью, но так как Алексей Николаевич болен, то я получил вторичный приказ выехать с одним Вами». Государь ответил Яковлеву: «Я никуда не поеду». Тогда Яковлев продолжал: «Прошу этого не делать. Я должен исполнить приказание. Если Вы отказываетесь ехать, я должен или воспользоваться силой, или отказаться от возложенного на меня поручения. Тогда могут прислать вместо меня другого, менее гуманного человека. Вы можете быть спокойны. За Вашу жизнь я отвечаю своей головой. Если Вы не хотите ехать один, можете ехать, с кем хотите. Будьте готовы. Завтра в 4 часа мы выезжаем».

Яковлев при этом снова поклонился Государю и Государыне и вышел. Одновременно и Государь, ничего не сказав Яковлеву на его последние слова, круто повернулся, и они оба с Государыней пошли из зала. Яковлев направлялся вниз. Я шел за ним. Но Государь, когда мы выходили с Яковлевым, сделал мне жест остаться. Я спустился с Яковлевым вниз и, когда он ушел, поднялся наверх. Я вошел в зал, где были Государь, Государыня, Татищев и Долгорукий. Они стояли около круглого стола в углу зала. Государь спросил меня, куда его хотят везти. Я доложил Государю, что это мне самому неизвестно, но из некоторых намеков Яковлева можно понять, что Государя хотят увезти в Москву. Так я думал тогда вот почему. Когда Яковлев пришел ко мне 12 апреля утром и впервые сказал мне, что он увезет Государя, он мне при этом говорил, что он вернется вторично за Семьей. Я его спросил: «Когда же Вы думаете вернуться?» На это Яковлев сказал: «Ну что же? Дней в 4—5 доеду, ну там несколько дней и назад. Через 1 1/2 – 2 недели вернусь». Вот почему я и доложил тогда Государю, что Яковлев, видимо, хочет увезти его в Москву. Тогда Государь сказал: «Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. Но я лучше дам отсечь себе руку, чем сделаю это». Сильно волнуясь, Государыня сказала: «Я тоже еду. Без меня опять его заставят что-нибудь сделать, как раз уже заставили», и что-то при этом упомянула про Родзянко. Безусловно, Государыня намекала на акт отречения Государя от престола.