Френсис Уэлч - Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса

Автором песни « Отречемся от старого мира » (или « Марсельезы ») был один из идеологов народничества П. Л. Лавров (1823—1900). Там есть такие слова: «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног! Нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог!» Из показаний охранника А. А. Якимова: «Пьяные, они шумели в комендантской комнате, орали, спали вповалку кто где хотел и разводили грязь. Пели они песни, которые, конечно, не могли быть приятны для Царя. Пели они все «Вы жертвою пали в борьбе роковой», «Отречемся от старого мира», «Смело, товарищи, в ногу». Вот показания другого охранника Ф. П. Проскурякова: «Оба они выпивали у себя в комендантской, и Юровский и Никулин. Бывало, напьются в комендантской, и начнется у них пение. Никулин мог на пианино играть – в комендантской оно стояло. Вот, бывало, Никулин играет, а Юровский свои «шары» [глаза] нальет, и начнут оба орать: «Отречемся от старого мира, отрясем его прах с наших ног! Нам не нужно златого кумира, ненавистен нам царский чертог» и т. д. Или, бывало, все поют: «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Мошкин тоже позволял себе иногда петь эти песни, но всегда в отсутствие Авдеева, и Авдеев этого не знал. А эти не стеснялись» ( Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 274).

На допросе у следователя Соколова бывший охранник Ипатьевского дома А. А. Якимов показал: «Только одно я сам наблюдал из Жизни Царской Семьи: они иногда пели. Мне приходилось слышать духовные песнопения. Пели они Херувимскую песнь. Но пели они и какую-то светскую песню. Слов ее я не разбирал, а мотив ее был грустный. Это был мотив песни: „Умер бедняга в больнице военной“ (Слова этой песни, популярной в то время, были написаны К. Р.). Слышались мне одни женские голоса, мужских ни разу не слышал» ( Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 338).

Речь идет о записке на отрывном листе 16x10,5 см. На обороте вчетверо сложенного листа в правом нижнем квадрате надпись: «Для передачи Николаю Владимировичу Деревенко» (Тобольск, 4/17? мая 1918). На обороте в левом верхнем квадрате надпись красными чернилами: «разрешено Хохряков». В связи с передачей этой записки Хохряков учинил Н. Деревенко формальный допрос. Т. Е. Боткина рассказывает об этом случае следующее: «В день смены отряда Особого Назначения на отряд Родионова (4/17 мая) произошел еще один маленький инцидент: Алексею Николаевичу и сыну д-ра Деревенко очень нравилось тайно переписываться, хотя никто не мешал им переписываться явно, через самого Деревенко. Им же доставляло особенное удовольствие пересылать письма каким-то таинственным способом, в просверленных просфорах, например. В этот раз Алексей Николаевич передал свое письмо Коле Деревенко через своего лакея Нагорного, который должен был принести ему ответ, но Нагорный запоздал, вернулся обратно, когда караул от отряда Особого Назначения уже сменился Родионовским. Нагорного обыскали, нашли письмо самого невинного содержания и подняли целую историю. На основании этой истории с письмом, д-р Деревенко не был пущен к Их Величествам, но и под арест не попал» ( Письма Святых Царственных Мучеников из заточения . СПб., 1998. С. 340).

«Как относился комендант Авдеев к заключенной Царской Семье? Безусловно, сведения о том, что пьяный Авдеев во время обеда ударил Государя по лицу локтем, лез своей ложкой ему в тарелку, что он, пьяный, вваливался в комнаты Царя и Царицы, пытался сорвать крестик с шеи Наследника Цесаревича, следует считать большим преувеличением. Все эти свидетельства основываются на словах Чемодурова, который при этом, как мы видели выше, одновременно утверждал, что Авдеев лично не стеснял и не оскорблял Государя. Из дневниковых записей Николая II видно, что его отношения с Авдеевым были спокойно-нейтральными» ( Мультатули П. В. Свидетельствуя о Христе до смерти… СПб., 2006. С. 473—474).

Камердинер Государя Т. И. Чемодуров рассказывал: «В Ипатьевском доме режим был установлен крайне тяжелый и отношение охраны прямо возмутительное, но Государь, Государыня и Великая Княжна Мария Николаевна относились ко всему происходившему по наружности спокойно и как бы не замечали окружающих лиц и их поступков. День проходил обычно так: утром вся Cемья пила чай; к чаю подавался черный хлеб, оставшийся от вчерашнего дня; часа в 2 обед, который присылали уже готовым из местного Совета Р. Д.; обед состоял из мясного супа и жаркого; на второе чаще всего подавались котлеты. Так как ни столового белья, ни столового сервиза с собой мы не взяли, а здесь нам ничего не выдали, то обедали на непокрытом скатертью столе; тарелки и вообще сервировка стола была крайне бедная; за стол садились все вместе, согласно приказанию Государя; случалось, что на семь человек обедающих подавалось только пять ложек. К ужину подавались те же блюда, что и к обеду. Прогулка по саду разрешалась только 1 раз в день, в течение 15—20 минут; во время прогулки весь сад оцеплялся караулом; иногда /я/ обращался к кому-либо из конвойных с малозначащим вопросом, не имеющим отношения к порядкам, но или не получал никакого ответа, или получал в ответ грубое замечание. Ни Государь, ни кто-либо из членов его семьи лично никаких разговоров с комендантом дома или иными „начальствующими“ лицами из представителей советской власти не вели, а всякие обращения и заявления делались через меня или через проф. Боткина» ( Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 62).

Источник установить не удалось.

«Но чем больше людей из авдеевской охраны соприкасались с Царственными Узниками, тем более у многих из них просыпались совесть и сочувствие к Ним. Как показывал обвиняемый Якимов: «Я никогда, ни одного раза, не говорил ни с Царем, ни с кем-либо из Его Семьи. Я с Ними только встречался. Встречи были молчаливые. Однако эти молчаливые встречи с Ними не прошли для меня бесследно. У меня создалось в душе представление от Них ото всех. […] От моих прежних мыслей про Царя, с какими я шел в охрану, ничего не осталось. Как я Их своими глазами поглядел несколько раз, я стал душой к ним относиться совсем по-другому: мне стало Их жалко. Часовые к б. Государю относились хорошо, жалеючи, некоторые даже говорили, что напрасно человека томят». В. Криворотов приводит в своей книге (« На страшном пути до Уральской Голгофы» . Мадрид, 1975) следующий эпизод: «Государыня с сыном и Леней Седневым оставалась внизу во дворе почти час. Алексей чувствовал себя почти совсем хорошо. Один из солдат внешней охраны, стоявший постовым перед калиткой во дворе, оглянулся кругом, поставил свою винтовку и несколько раз помог Наследнику подняться из коляски на ноги и шагнуть несколько шагов. Когда на лестнице послышались шаги, он быстро подхватил Мальчика на руки, посадил его в коляску и, схватив винтовку, встал, как ни в чем не бывало, у калитки. «Спасибо, солдатик! Бог Вам этого не забудет!» – тихо проронила Царица». Безусловно, что подобное сочувствие и внутреннее ощущение своего участия в черном и постыдном деле посещали не только рабочих-охранников, но и их начальство в лице Авдеева и Мошкина. Однажды после обеда А. Е. Трупп протянул Государю пакетик с табаком со словами: «Ваше Величество, этот табак дал мне Мошкин для Вас. Он сказал мне, что это передача из монастыря, и что о ней для Вас просил Авдеев». Николай II на это сказал Труппу: «Передайте, Трупп, от меня обоим большое спасибо и мою радость, что они оба нашли, наконец, самих себя» ( Мультатули П. В. Свидетельствуя о Христе до смерти… СПб., 2006. С. 478).