Стефан Цвейг - Бальзак

«Вы не можете себе даже представить, сколь обескуражен я был эффектом моей глупой шутки. Она ответила мне с чрезвычайной холодностью на первое из моих шуточных писем, а я написал ей еще одно!» И вместо того, чтобы откровенно признаться обманутому супругу в обмане или же просить у него извинения за возникшее недоразумение, Бальзак просит только (и это действительно гениальный ход!), чтобы г-н Ганский, как джентльмен, встал на его сторону и помог ему успокоить ничего не подозревающую, целомудренную и недоступную г-жу Ганскую, гневающуюся на Бальзака.

Как раз то обстоятельство, утверждает он, что г-жа Ганская позабыла о шутке с письмом Мари де Верней, доказывает – удивительная логика! – что она воспринимает всякое любовное письмо как грубую непристойность, даже если оно послано просто ради забавы. «Негодование г-жи Ганской является весьма приятным доказательством того, как глупо я вел себя и какая она святая. Это утешает меня».

Г-н Ганский, «если для него еще что-то значит дружба, над которой я пошутил, должен как благородный посредник вручить мадам Ганской третий том его, Бальзака, „Этюдов нравов“ и его рукописи. Но если бы г-жа и г-н Ганские не сочли более приличным принимать знаки дружбы от него, недостойного шутника, „тогда сожгите, пожалуйста, эти книги и рукописи“.

Даже если бы г-жа Ганская пожелала дать ему полное прощение, он все же никогда не сможет простить себе, что вызвал гнев – хотя бы только мимолетный – этой благородной души или оскорбил ее чем-либо.

«Несомненно, это моя судьба – я никогда больше не смогу увидеть ее, но я хотел бы заверить вас, как живо меня это сокрушает. У меня не так много знакомств, отмеченных душевной близостью, чтобы я мог без слез расстаться с одним из них».

Нисколько не собираясь приносить извинения супругу, Бальзак с присущей ему поразительной ловкостью не стесняется обратиться с просьбой к обманутому мужу. Он просит разрешить ему и дальше состоять в переписке с его женой и настаивает на ничем не омраченном продолжении взаимной дружбы.

Действительно ли у г-на Ганского была столь младенческая душа, что он был готов поверить нелепой версии Бальзака? Или, понимая, что через несколько месяцев тысячи миль все равно лягут между его женой и ее возлюбленным, он философски утешился? Или же – и это всего вероятнее – г-жа Ганская, которая ни за что не хочет отказаться от драгоценной переписки и от роли «бессмертной возлюбленной», склонила его к уступчивости? Мы знаем только, что оба супруга постарались проявить легковерие. Г-н Ганский шлет Бальзаку некое (к сожалению, не дошедшее до нас) письмо, а г-жа Ганская великодушно дарует грешнику свое прощение, ибо месяц спустя он уже пишет ей:

«Возобновляю переписку, следуя повелению вашей Красоты. К – прописное, как в словах: Светлость, Высочество, Преосвященство, Святейшество, Превосходительство, Величество, ибо Красота – это все они, вместе взятые».

Бедного «мужика» после того, как его по заслугам заставили, сколько полагается, поваляться в ногах, снова принимают у себя барин и барыня из Верховни. Ему позволено и дальше развлекать ясновельможных господ своими посланиями и излагать августейшей покровительнице события своей ничтожной жизни. И позволено даже, прежде чем караван Ганских возвратиться на Украину, еще раз смиренно засвидетельствовать им свое почтение.

Недоразумение, которое, как мы знаем, вовсе не было таким уж недоразумением, формально улажено, и Бальзак может и должен теперь поехать в Вену. Но проходит ноябрь, декабрь, потом январь, февраль, март, апрель, и все еще возникают новые препятствия, или, вернее, остается одно-единственное огромное препятствие: у Бальзака нет денег на дорогу. Он работал с интенсивностью, терпением и вдохновением, непостижимыми даже у такого титана труда. Он завершил «Отца Горио», этот неувядаемый шедевр, три новых романа, целый ряд новелл и добился небывалого еще успеха и огромнейших гонораров. Но то, что насобирала упрямая, быстрая, опьяненная работой правая, пишущая, рука, то без разбора расшвыряла левая – рука расточителя. За новую квартиру и обстановку, которые согласно его письмам к Ганской предназначены вовсе не для него, а для Жюля Сандо, еще почти не заплачено. Ювелиры, портные, обойщики уже заранее распределили между собой доходы от серафической «Серафиты» и от «Отца Горио». И снова расчеты Бальзака пятью месяцами невероятной работы купить единственный месяц свободы оказываются построенными на песке. Он вынужден признаться:

«Я чувствую себя глубоко униженным тем, что столь ужасно прикован к глыбе моих долгов, как крепостной к клочку земли, – и не могу тронуться с места, ибо не принадлежу себе».

Однако, по-видимому, на этот раз г-жа Ганская начинает настаивать. Только с величайшим трудом, под всякого рода предлогами она заставила г-на Ганского, который хочет вернуться в свои поместья, до весны задержаться в Вене. Апрель – последний срок. Но, доверяя обещанию Бальзака, что тотчас же после завершения «Серафиты» он с предназначенной для нее, Ганской, рукописью, сядет в дилижанс, она добивается еще одной отсрочки от мужа. Отъезд из Вены назначен на май. Дальнейшее ожидание ненадежного, который изобретает все новые предлоги и проволочки, исключено. Если Бальзак не приедет теперь, роман их, очевидно, окончится навсегда.

Бальзак понимает, что промедление смерти подобно. Так как бракосочетание «post mortem» – после смерти – г-на Ганского представляется ему решающим шагом в его жизни, он не пожалеет никаких затрат. «Серафита», хотя и продана и заложена, еще не завершена. Но не беда, он закончит ее в Вене. У него нет денег, но и это не удручает его. Все столовое серебро с Рю Кассини отправляется в ломбард, у издателей и газет он выцарапывает ссуды и подмахивает несколько новых векселей. 9 мая Бальзак покидает Париж и 16-го прибывает в Вену.

Поездка Бальзака в Вену состоялась будто нарочно для того, чтобы по возможности углубить общепринятую характеристику гения; и едва ли можно найти более законченный пример того, на какие безумства способен даже наилучшим образом организованный, наиболее независимый ум. Чем ярче свет, тем гуще тени. Слабости, которые у заурядного человека остались бы незамеченными или к которым мы отнеслись бы с благодушной улыбкой, неизбежно представляются гротескными в Бальзаке, постигающем мир с шекспировской глубиной. В «Отце Горио» Бальзак-художник превзошел самого себя. Даже его ожесточеннейшие противники, которых до сих пор тревожила и бесила лишь количественная безмерность его труда, вынуждены теперь против собственной воли воздать должное его гениальности. Публика превозносит его, и издатели поняли притягательную силу имени Бальзака. Одно только извещение о предстоящей публикации его романа поднимает тираж любой газеты или журнала. Изо всех городов, изо всех стран приходят письма почитателей.