Кристина Рикардссон - Второй шанс для Кристины. Миру наплевать, выживешь ты или умрешь. Все зависит от тебя

Еще у меня осталось много воспоминаний о том, как мы поднимались на нашу невысокую гору и переходили на другую сторону, вниз к ручью, где купались и набирали воду.

Часто, приходя туда, мама разводила костер, потом набирала в большую банку воды и ставила на огонь. Огромное дерево, перекинувшееся через ручей, служило нам мостом. Дерево это, должно быть, росло здесь очень давно и уже покрылось мхом и мелкими растениями. Пока мама грела воду, я бегала по этому старому дереву туда-сюда, ища, с чем бы поиграть. Вдруг я заметила, как что-то шевелится. Это было странное маленькое существо с двумя клешнями спереди, несколькими парами ног по бокам и скрученным хвостом. Я немного постояла, наблюдая за ним. Существо осторожно повернулось ко мне. Я медленно наклонилась, чтобы не испугать его, и уже было протянула руку, чтобы взять своего нового приятеля, как вдруг услышала мамин крик:

– Кристина, не-е-ет!

Голос у нее был испуганный, и я застыла. Мама подбежала, держа в руке шлепанцы, и прежде чем я успела что-либо сделать, раздавила моего нового друга. Даже с раздавленной передней частью туловища его ноги какое-то время еще двигались. Хвост бил по воздуху, пока мама не шлепнула его еще раз. Я была в ужасе. Мама выдохнула, схватила меня и крепко прижала к себе. Она сказала, что это был скорпион, что он очень опасен и убивает жертву своим хвостом. Хвост у него ядовитый, и человек сразу умирает. Тогда я поняла, что нельзя играть со скорпионами.

Когда найти еду в лесу не удавалось, мы отправлялись в Диамантину. Мама собирала разные растения, а я – какие-то цветы. Стебли у них были длинные, зеленые, круглые и гладкие. Головка была похожа на щетину из мелких зеленых булавок с аккуратными белыми цветочками. Мы продавали их в Диамантине. Не знаю, для чего они были нужны. Уж точно это были не самые красивые цветы в лесу, поэтому, наверное, мы собирали их по какой-то другой причине. Может быть, потому, что это были единственные цветы, способные пережить долгую дорогу до города.

Дорога эта казалась мне бесконечной – километр за километром. Должно быть, там было не больше пятнадцати километров, но в детстве, когда ноги у тебя короткие, дорога кажется намного дольше. Когда мы приходили в город, я всегда чувствовала жуткую усталость. Обуви у меня не было, и я стаптывала ноги, а иногда стирала их до крови; все тело болело и ныло. Но я знала: жаловаться бесполезно. Все равно мы не могли остановиться – даже если останавливалась я, мама все равно продолжала идти вперед. В свои первые походы в город – мне было не больше трех лет – я плакала, и мама ненадолго брала меня на руки. Но потом говорила, что я должна учиться ходить сама. Поэтому я не жаловалась, а только шла вперед. Чтобы скоротать время, мама рассказывала истории. Когда я совсем уставала, она брала меня за руку и некоторое время вела, чтобы мне было легче идти. Дойдя наконец до Диамантины, мы садились и торговали тем, что насобирали. Чаще всего торговля шла плохо, тогда мы начинали просить милостыню у прохожих – тоже безуспешно. Кто-то просто проходил мимо, будто нас и не было, кто-то улыбался и здоровался, и лишь немногие давали нам деньги, кусочек хлеба или фрукты.

Я отчетливо помню автобусную остановку в Диамантине: иногда мы с мамой там ночевали. Тогда-то я впервые осознала, что мы бедны и что это значит на самом деле. Люди бросали на нас странные взгляды. Кто-то плевал в нас, когда мы просили милостыню, а я не понимала, что мы с мамой сделали не так. Мы были хорошими людьми, не сделали никому ничего плохого. Мы просто пытались раздобыть немного денег, чтобы не умереть с голоду. Тогда я еще не до конца понимала, что такое деньги и почему они распределены между людьми так неравномерно. Я знала, что деньги нужны нам для того, чтобы купить еды, но не понимала, как люди их добывают. Вне всякого сомнения, попрошайничество и продажа цветов были худшими способами заработать. Я замечала, что другие дети были одеты лучше, чем я, что у них были игрушки и много того, чего у меня не было. Еще я видела, что и у других женщин дела шли лучше, чем у моей мамы.

Я решила, что, наверное, я хуже других детей.

Когда я спросила об этом маму, она ответила, что это вовсе не так и что я хороша такая, как есть.

Когда нам удавалось собрать немного денег, мама покупала то, что нам было нужно, чтобы выжить еще какое-то время. Мы отправлялись в долгий обратный путь, туда, где я чувствовала себя в безопасности. Иногда нам удавалось поймать попутку, следовавшую в том же направлении. В те редкие случаи на заднем сиденье пикапа мне было невероятно весело. Дорога была ухабистая, и нас бросало из стороны в сторону на жестких сиденьях – от этого у меня болели ягодицы, но для меня это было словно катание на карусели. И было здорово!

С этим периодом связано самое яркое и прекрасное воспоминание моего детства: оно о том, как мы вдвоем бегаем под дождем. Позже, уже повзрослев, я поняла, как много боли и печали компенсировало одно это воспоминание. Когда вся моя жизнь превратилась в борьбу, когда мне казалось, что она бессмысленна и что любовь не для меня, я закрывала глаза и представляла, как мы с мамой бегаем под дождем. Я видела ее улыбку, и как она светится от любви ко мне, как будто я – центр вселенной. Не помню, где мама взяла зонтик, но помню, что в тот момент я была вместе с ней. Я забыла, как мы оказались на той гравийной дороге под дождем. Такой дождь бывает только в тропиках. Небеса разверзаются, всего несколько секунд – и ты уже вымок до нитки. Когда шел дождь, мама говорила: это Бог плачет. Я спросила, почему Богу грустно.

– А кто сказал, что плакать можно только от грусти? Может быть, это слезы радости?

Я думала об этом, пока мы шли под дождем под тем черным зонтом. Зонт совершенно не спасал нас, но дождь был теплым. Внезапно мне в голову пришла мысль, и я спросила:

– Мам, а откуда ты знаешь, что Бог плачет, а не писает?

Она пораженно посмотрела на меня и вдруг расхохоталась. Она смеялась так громко, что едва удерживала зонт. Сначала я почувствовала себя глупо. Может быть, я сказала что-то не так? Мама весело глянула на меня:

– Ты права: мы не знаем, писает он или плачет, но мне приятнее думать, что он льет слезы. А тебе?

Я поняла, что она хотела этим сказать. Конечно, слезы – это лучше, чем моча. И мы обе рассмеялись.

– Бежим! – закричала она, хватая меня за руку и держа зонт перед собой, как щит. – Бежим!

О, как же мы бежали! Я старалась изо всех сил, но все равно вся вымокла. Я была счастлива. Смотрела на маму и смеялась. Помню, как мне хотелось, чтобы этот момент никогда не кончался. Я бежала до тех пор, пока в легких не осталось воздуха, а ноги не начали отваливаться. Потом пробежала еще немного. Мне не было дела до того, что я бегу по гравийной дороге босиком и ноги у меня горят. Я думала только о том, что у меня самая лучшая в мире мама, я люблю ее и мы всегда будем вместе.