Мери Шафран - Летающая в облаках пожизненно

В музыкальной школе учёба давалась нелегко, но было интересно. На занятиях по музыкальной литературе мне нравилось слушать классическую музыку на пластинках, изучать биографии великих композиторов, петь в хоре, но вот ритмика, оркестр и сольфеджио у меня не задались. На ритмике раздражали однообразные прихлопывания и притоптывания, с огромным трудом давались диктанты на сольфеджио, голова вскипала, пока я силилась понять, какая нота или аккорд сейчас прозвучали.

Оркестр я и вовсе не смогла выдержать – меня охватывала паника от ответственности вступления в нужный момент, я постоянно всё портила, отчего наш весьма эмоциональный дирижёр (он к тому же являлся директором школы) повышал на меня голос. После пары таких уроков я попросила Ларису Марковну освободить меня от этих пыток, и святая женщина пошла мне навстречу.

Больше всего я любила занятия по специальности. У меня была прекрасная преподавательница – добрая, открытая, жизнерадостная, терпеливо объяснявшая новые произведения. Она повысила на меня голос лишь однажды, но, увидев навернувшиеся на глаза слёзы, больше никогда не ругалась. В конкурсах я участвовала крайне редко – очень боялась играть на сцене, да ещё под оценивающие взгляды судей. На выступления перед родителями я просила своих не приходить, иначе страх сковывал пальцы, и я совсем не могла играть.

Однажды на одном из концертов произошёл конфуз. Меня объявила ведущая. Торжественно выйдя на середину сцены, я кивнула зрителям, как нас учили, села, приготовившись играть, как вдруг, словно в страшном сне, с досадой осознала, что не помню ни единой ноты и даже понятия не имею, с чего начать.

Я несколько раз прикладывала пальцы к клавишам, но безуспешно – в голове будто гуляло перекати-поле. Я осторожно встала, стыдливо улыбнулась, кивнула и быстро покинула сцену, покраснев от смущения. Лариса Марковна потом сказала, что так бывает, когда долго играешь на автомате – на сцене от страха пальцы перестают слушаться, а ноты из головы уже давно выветрились.

Закончив музыкальную школу, я так и не смогла расстаться со своей преподавательницей и приходила вечерами, когда у неё оставалось время. Наши занятия стали моей отдушиной: столько радости и тепла они приносили, что каждый раз после них я шла домой окрылённая.

Из-за насыщенной программы музыкальной школы я не попала в художественную. Чтобы получить хоть какие-то азы, поступила на курсы академического рисунка, которые вёл колоритный мужчина с пышными казачьими усами – в нашем городе такая внешность была редкостью. Преподаватель оказался удивительным человеком, прекрасным художником, искренне верящим в нас и наше поступление в вуз. Было сложно, но увлекательно.

Отдельная история получилась с общеобразовательной школой. Я её не любила: в нашем классе было много отличников, на которых ориентировались учителя, а мне было сложно за ними поспевать, запоминать материал, разбираться в новом, и я вечно чувствовала себя слабым звеном. При этом все вечера, вместо «гулянок», я корпела над учебниками – впрочем, наша строгая мама меня бы и не отпустила. Зарывшись в книги, какое-то время я честно старалась выполнять домашние задания, готовиться к контрольным, но постепенно мысли уносили меня далеко отсюда. Очнувшись, я с удивлением обнаруживала, что уже поздно и пора спать, но так хотя бы совесть несильно мучала – ведь всё это время я не вставала из-за стола.

С самооценкой в школьные времена у меня была настоящая беда. Себя я никогда не любила и, хуже того, считала это правильным. Любовь к себе представлялась мне самолюбованием, образцом которого служили мои одноклассники – тогда я ещё не видела разницы между адекватным отношением к себе и себялюбием. До старших классов одевалась очень скромно: в колючую кофту, связанную мамой, джинсы, сапоги на вырост; на голове – неизменно длинные волосы, густые, тяжёлые, затянутые в низкий хвост (неважно, на какой высоте он был изначально).

Под конец учёбы во мне стало что-то меняться и захотелось одеваться нарядно. Я стала чаще носить юбки, красивые блузки, убрала длину и оставляла теперь волосы распущенными. Последние два года училась через силу – я стремилась скорее вырваться куда-нибудь подальше от ненавистных одноклассников с их пошлыми и грубыми шутками, от строгих и нудных учителей.

Чтобы как-то скоротать время до выпускного, я решила найти для себя предмет обожания, благодаря которому вставать по утрам стало бы радостнее. Это получилось неожиданно легко – в соседнем кабинете классом младше учился симпатичный мальчик, который тоже проявлял ко мне симпатию. Было приятно, хотя я видела, как он параллельно заигрывает с моей одноклассницей и шутит со своими. Всерьёз его ужимки я не воспринимала, но для своей роли он вполне годился.

В школе я по очереди влюблялась во всех одноклассников, но мои чувства никогда не были взаимны – наши мальчики заглядывались на девочек постарше. Я лишь с грустью вздыхала, во время медленных танцев на школьных дискотеках неизменно оставалась в стороне и никогда не получала валентинок в День Влюблённых. Вечера, когда не нужно было идти ни в музыкальную школу, ни к репетитору, я просиживала за учебниками, печально глядя на проходящие под окнами влюблённые парочки. Летом же, засыпая на веранде, представляла, как под окнами меня будет ждать он… Я увижу его в окно, прокрадусь на улицу, и мы будем сидеть перед домом, держась за руки и разговаривая вполголоса.

Но тогда моим детским мечтам не суждено было сбыться; возможно, дело было в низкой самооценке, а может, просто не пришло время.

Я мечтала уехать в Петербург, и на то было несколько причин.

Во-первых, хотелось вживую увидеть этот большой красивый город, о котором с таким восхищением рассказывала наша классная руководительница.

Во-вторых, мне крайне осточертела однообразная жизнь. Я знала наперёд, как пройдёт абсолютно каждый мой день: куда отправлюсь, с кем встречусь. Душа просила чего-то неизведанного, но так как в нашей семье сильна династия врачей, родные настаивали на том, чтобы я шла протоптанной дорожкой: поступила в Медицинскую Академию в соседнем городе, живя в это время у бабушки, которая там преподаёт, а затем устроилась бы работать к родителям в единственную городскую больницу. Жизнь представлялась мне скучной, монотонной и распланированной до глубокой старости. И самое главное, врач – это призвание, а я себя в этой профессии никогда не видела.

В довершение, я уже несколько лет была безответно влюблена в соседского парня по имени Костя, из-за чего было особенно тяжело… Его семья руководила сектой, так что юноше было не вырваться из-под родительского влияния – да и сомневаюсь, что он очень этого хотел. Я часто сталкивалась с Костей на улице, и даже когда просто проходила мимо его дома, сердце готово было выпрыгнуть наружу. Но о своей первой любви я поведаю в отдельной главе.