Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья
- Название:«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:2020
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья краткое содержание
«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
Учащаяся молодёжь ездила «ряжеными» на паре лошадей к земскому врачу в Нижне-Петропавловской больнице – Алексею Семёновичу Меньшикову.
Рождественские каникулы были короткими, и уже Новый год являлся неким «memento». [103]Новый год особенно не отмечался. Большей частью он ограничивался только письменными приветствиями. Крещенский сочельник уже был прямым напоминанием о том, что вот-вот нужно опять собираться на учение.
Сочельники [104]– рождественский и крещенский, а особенно последний – имели традиционный «ритуал»: во-первых, в эти дни на самом деле на «поду» печки выпекались сочни [105](слово сочельник – изменённое – сочевник) [106]; во-вторых, под полатями у входной двери ставился мешок с горохом для нищих: они могли приходить насобирать себе его в кошель и уходить.
Вечером в крещенский сочельник совершалось окропление святой водой всех построек и животных. Шествие на «Иордань» в день Крещения [107]представляло величественную картину. Народу собиралось всегда много, и шествие замыкалось целой кавалькадой кавалеристов – деревенских мальчишек, которые приводили лошадей на водопой после водосвятия. [108]
Вечером в Крещение в доме было уже грустно: складывались вещи к отъезду. Для большей важности, да и для удобства церемония сборов переносилась в горницу, где зажигалась лампа, подвешенная к потолку. Уже одно это обстоятельство, т. е. что в горнице зажигалась лампа, свидетельствовало о том, что в доме происходило что-то важное. На полу горницы расстилались две или три скатерти (чемоданы полагались только семинаристам), в которые складывались «пожитки» по принадлежности. В кухне в мешочки укладывались «подорожники»: пирожки, кральки – всё то, чем материнское сердце старалось ослабить, скрасить горечь расставания. Ох, это материнское сердце! Как только его хватало на большую семью!
Поздно вечером приезжал из Нижне-Петропавловского села наш «придворный» кучер – Терентий Яковлевич с тем, чтобы завтра рано в 4 или в 5 часов – отправиться на Каменский завод, а там дальше по железной дороге – в Камышлов, Екатеринбург, Пермь.
Таким образом, под словом «Рождество» у нас в детстве подразумевался целый период времени со множеством различных переживаний.
ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 675–682.
Масленица
[1961 г. ]
В детстве мы думали, что масленица религиозный праздник и только много позднее узнали, что она – отголосок язычества и что блины символизируют собой появление весеннего солнца. Но такова была сила традиции: масленица осталась большим народным праздником. [109]
Блины и катание с гор и на лошадях – вот что составляло содержание масленицы. … Да и как её было не прославить, когда в ней именно проявлялся широкий русский размах, фигурировали русские тройки, рекой разливалось русское веселье, удаль. Про блины рассказывали были и небылицы. Вот какая-нибудь кумушка делится своими новостями о масленице: «У Расторгуевых, бают, под блины развели целую кадочку, а у Александра Матвеевича молодуха упарилась с блинами: загоняли до поту!» Только и разговоров о блинах! Неограниченное служение мамоне: «ешь, гуляй: по носу Великий пост».
У Иконниковых потребление блинов проходило организованно, причём блины потреблялись прямо со сковородки, «с пылу горячих». И всё это «священнодействие» происходило не за столом, а у самой печки: на конце скамейки, стоящей вплотную у шестка на чугунник с водой накладывалась доска, а сверху неё скатерть. На скатерть ставили чайное блюдечко с растопленным маслом. К этому сооружению подсаживался очередной лакомка: такой порядок был уже традиционным и все привыкли к нему. Блин со сковородки направлялся на скатерть – румяный, чуть-чуть по краям подгорелый (это ему придавало особый вкус), здесь ему «учинённый брат» придавал форму треугольника, вершину треугольника погружал в масло и расправлялся с ним, начиная опять-таки с вершины треугольника. И сколько же блинов полагалось на брата, так сказать, какая была норма? Нормы не было: «да могий вместити да вместит». И ещё было правило: когда «учинённый брат» «священнодействует», его нельзя беспокоить – мешать, торопить ли оговаривать: ни-ни! Сам отойдёт – садись! Если не можешь сдержать свой аппетит и слюна просится на губы, лучше в кровати подольше задержись, чтобы не было соблазна, но не нарушай порядка. Как видите, блины потреблялись так, «от сна восстав». Подавались они потом к обеду уже свёрнутые и подогретые на сковороде: нет, это не то! Второй сорт! Это уже, так сказать, обычные блины, а не масленица. Старые люди передавали, что хозяйки так угощали гостей, с таким присловьем: «поелозьте, мои гости», а гости отвечали: «Сами знаем, понимаем: наелозились». У Иконниковых не нужно было прибегать к такой форме угощения, потому что по самому статусу потребления блинов предполагалось, что каждый знает, понимает, что нужно «наелозиться». [110]
А дальше у молодёжи порядок: взял санки и на гору. [111]А гору, по которой обычно гоняли скотину на водопой к проруби или по которой возили воду в кадушках, уже не узнать: девки ещё накануне залили водой, оставив полосу по обочине для прогона скота или провоза кадушки с водой. [112]Тут уже толпится народ: парни, девки, мужики, бабы, дети, бороды и безбородые, в частоборах и тулупах, женщины в шалях и подшалках, на ногах – у кого валенки, а у кого – не поймёшь, что намотано. И вся эта масса кричит, толкается, переругивается, спорит, а с горы то и дело мчатся санки за санками, по два-три человека. Вот притащили целые сани: мужики становятся стеной, и сани стрелой несутся до самой реки. С реки идёт обратный поток людей – вереница за вереницей. Вот сани налетели на кого-то с санками … ругань. А на горе ещё больше зевак: стоят солидные бороды и дебёлые тётушки, которые уже боятся кататься, а стоят так: хоть посмотреть, вспомнить старину. Молодяжник больше девок катает и всё норовит опрокинуть, вывалять в снегу. Те шумят, визжат, по-своему по-деревенски кокетничают. [113]
На горе у Мироновского дома с отвесной горы в коробах катаются «господа», любители сильных ощущений. С пятницы начинается катание на лошадях с полдён. Сначала выезжают немногие и ездят по главной улице с большими интервалами. В субботу интервалы становятся меньше, кое-где появляются парни верхом на лошадях. Но всё это ещё только размах, подход к главному. В воскресенье дома уже никто не сидит. После обеда с последними блинами все на воздух! На горе толпа ещё больше. Уже не одни сани, а несколько. Появляются парни верхом на воронках, рыжках, лысанках и пр. В гривах у лошадей разноцветные ленты, Нет! Не те, что в волосах у девок, блестящие, а просто разноцветные лоскутки из ситца. Более всего кумачовые. Это девки украсили лошадей у своих кавалеристов. Больше лент – больше любви. А они красуются, то съедутся в кучку, то сопровождают «своих». Обязательно гордиться своими лошадьми. «Вот он наш Лысанко – смотрите – вот какой!» [114]А все эти лысанки, бурки, воронки за зиму отдохнули, стали круглее, глаже и готовы, если пожелаете – помчаться галопом. Число подвод становится всё больше. Едут в коробах, едут в кашевах. Едут на парах, а больше на одной лошади. Едут двое с кучером, едут трое, а и целой плотно набитой компанией. Едут разодетые в дублёные частоборы, а на головах богатые шали; едут в тулупах, подпоясанных красными кушаками. Дуги и шлеи лошадей тоже разукрашены лентами. Едут с песнями, без песен, кричат, а по обочинам у дороги толпы зевак. Вот въезжает на паре лошадей какой-то странный балаган из коробов, а внутри его «шили́куны». Они поют, танцуют под гармошку, падают при движении. А подводы всё растут и растут. Стали вливаться уже баклановские и черепановские подводы. Въехали в строй подвод богатырёвские рысаки из Баклановой. Сбруя на лошадях блестит, на шеях шаркунцы. Вот появился и знаменитый Савраско Петра Кирилловича Богатырёва. Гордый конь прядёт ушами, готовый вырваться из сковавшего его кольца подвод. Снег на дороге уже рыхлый от множества конских копыт. Солнце спускается к горизонту. Резкий удар колокола гулко разносится по селу, за рекой и по округе. Подводы разъезжаются по проулкам, а баклановские и черепановские – по своим деревням. Пустеет главная улица.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: