Василий Игнатьев - «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

Был обычай вечером в «прощёное» воскресенье ходить по домам и просить прощения друг у друга. В памяти теченцев сохранилось одно «прощёное» воскресенье, когда был совершён самосуд над конским вором Ермошкой. За вечерним богослужением в этот день протоиерей произнёс страстную обличительную речь.

Сохранилось также в памяти, как тоже за вечерним богослужением о[тец] Анатолий, подобно Савонароле, произнёс страстную обличительную речь против языческого обычая праздновать масленицу и в частности против обычая кататься на лошадях. В гневном тоне он сказал: «все поехали кататься: и старики, и старухи, и слепые и хромые» … и в горячности подмахнул: «и чающие движения виды». [115]

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 683–687 об.

[1961 г. ]

Вечерние звон, вечерний звон.

Как много дум наводит он.

О юных днях, в краю родном,

Где я любил, где отчий дом.

[И. И. Козлов]

Колокол, которым верующие созывались в церковь в дни Великого поста, у нас назывался великопостным. Так он назывался потому, что он по отдельности, а не в ансамбле с другими, чаще всего употреблялся в Великом посте, и казалось, что в звуке его именно и выражена самая идея этого поста, дух и характер его.

Православной церковью было учреждено на год несколько постов: Петровский, Успенский, Филиппов, но самым важным был Великий пост. Великим он назван потому, что он самый продолжительный, а главным образом потому, что в нём в большей степени, чем в других выражена была идея Великого поста – взлёт, подъём человеческого духа над бренным телом, утверждение примата первого над вторым. Чтобы больше подчеркнуть этот подъём духа над бренным телом перед Великим постом издавна русскими людьми праздновалась масленица, если можно так выразиться, апофеоз бренного тела, после чего следовал резкий поворот в сторону духа, человеческой души. Символически это выражалось учреждением так называемого Прощёного воскресенья, когда вечерний звон объявлял о конце масленицы, а чтение за вечерним богослужением великопостной молитвы «Господи и Владыко живота моего», а затем обращение священника к пастве с поклоном и просьбой о прощении означало уже переход к Великому посту. Обычай этот переносился и на паству: члены её ходили по домам тоже с поклонами и просьбой о прощении, если кто-либо провинился чем-либо перед другими.

Великий пост придавал всем жилым общественным объединениям – сёлам, деревням, городам – особый колорит, особую окраску, и важную роль в этом случае играл великопостный звон. Характер этого звона прекрасно выразил в своём стихотворении И. И. Козлов «Вечерний звон», а неизвестный композитор придал ему столь же прекрасную музыкальную оправу, музыкальную выразительность. Поэт в своём стихотворении подчеркнул мысль о бренности жизни – «Лежать и мне в земле сырой», но эта мысль и является лейтмотивом для создания покаянного настроения. Да, именно великопостный вечерний звон возбуждал много дум о юных днях, он вызывал в памяти и картину Великого поста в деревне. [116]

Солнце клонится к горизонту, раздаются медленные, мерные. унылые звуки великопостного колокола. Около церковного купола крутится стая галок. Они крутятся, галчат под удары колокола. С Горушек, с Зелёной улицы меленно двигаются по одиночке и группами люди к церкви. Они идут на вечернее богослужение. Они кучкой стоят неподалёку от амвона. раздаётся чтение: «Откуда начну плакати окаяннаго моего жития». И они поют и поют: «Помилуй мя, Боже, помилуй мя». Высшим выражением идеи Великого поста является молитва Ефрема Сириянина: «Господи и Владыко живота моего». Молитва эта указывает на главнейшие человеческие грехи, на противостоящие им положительные черты и призывает к покаянию. Молитва направлена против уныния, духа уныния и призывает «не осуждать брата моего». Как известно она вдохновила А. С. Пушкина на переложение её в стихотворную форму: «Отцы пустынники и жены непорочны, чтоб сердцем возлежать во области заочны, сложили множество молитв…» А концовка её – «не осуждати брата моего» вдохновила одного из поэтов написать стихотворение: «Не осуждай – затем, что все мы люди[, все во грехах родимся и живём]» Выражением покаянного настроения является также песнопение «Покаяния отверзи ми [двери]», любимое всеми теченскими песнопевцами. [117]

Великий пост – время визитов с поздравлениями в дни принятия «честны́х тайн». Во время этого поста из деревень в Течу приезжали «говельщики» и «говельщицы», останавливаясь на квартиру у кого-либо из знакомых. Исповедовали оба священника – каждый по своему приходу, а клирики вели учёт, а потом составляли «исповедные» ведомости. Многолюдно бывало в церкви во время исповеди и во время причастий. Вся масса говельщиков приходила в церковь в лучших своих одеждах. Во время причащения чувствовалась приподнятость у всех настроения и торжественность, когда все за священником произносили: «Вечери Твоея тайныя…» [118]

В Великом после шумная жизнь села замирала. Ни песен, ни гуляний по улице не слышно. Всё село живёт в глубокой сосредоточенности. [119]

Обычно Великий пост падает на конец зимы и начало весны. В Великом посте у землеробов зарождались уже первые мысли о подготовке к весне, к севу. Извлекался на ремонт сельскохозяйственный инвентарь. Оживлялась деятельность кузниц: сюда несли на ремонт сошники, лемехи, телеги, бороны.

Менялся самый пейзаж села: на улицах у изб и дворов виднелись коровы, греющиеся на солнце с клочьями шерсти и пролежнями. Суетились пернатые. Во дворах разгуливали куры. Мальчишки выскакивали на посохшие завалинки, проводили ручьи.

И над всем этим главенствовал звон великопостного колокола, вещая о торжественном времени Великого поста. Постились все, кроме малых детей – таков был завет предков.

[ [120]]

Во время Великого поста выделялась крестопоклонная неделя. [121]Страстная седмица была уже завершением Великого поста. «Вербное воскресенье» было началом Великой недели. В этот день церковь была полна народу до отказа. Ни одна изба не должна остаться без вербы – таков был обычай. [122]На Страстной неделе говельщиков было ещё больше. Вершиной богослужений на Страстной было «великое стояние». В двенадцати Его Евангелиях – о «страстях Христовых». «Слава страстем Твоим, Господи!» Стояли они в овчинных тулупах, в зипунах, в частоборах, женщины в шалях, подшалках на головах, стояли плотно, стеной с горящими свечами, от которых шёл медовый запах. Стояли в глубокой тишине, неподвижно, а голос читал: «Ныне прославися Сын Человеческий, и Господь прослави Его». Хор из своих же песнопевцев на клиросе пел: «Слава Страстем Твоим, Господи!» И снова они слышали рассказ о том, как Пилат задал Христу вековечный вопрос о том, что такое истина. «Вопроси же его Пилат: «Что есть истина?» Иисус же ответа не даде». Почему он не ответил? Толкователи Евангелия объясняли так: «Он не ответил потому, что сам Он являл собою ответ: Истина – это Я!» Слушали они дальше рассказ об Иуде-предателе, чьё имя сделалось синонимом предателя на все века. Когда Христос на Тайной вечери сказал, что один из них предаст его, а они стали спрашивать: «Не я ли, Господи?» Он сказал: «Обмокнувый со мною в солило руку, той мя предаст», и Иуда удалился. Слушали они дальше о величайшей борьбе человеческого в Богочеловеке в Гефсиманском саду: «Отче, отче, да мимоидет мя чаша сия, обаче не яко же аз хощу, но яко же Ты». Слушали они дальше о трагедии Петра, об его отречении от своего учителя: петел пропел третий раз и напомнил ему об его отречении. И Пётр ушёл, «плакася горько». Слушали они о трагедии на Голгофе и о разбойнике благоразумном, который «во едином часе» сподобился рая.