Николай Амосов - От Сталина до Горбачева. Воспоминания хирурга о власти в СССР

В баню ходил раз в две недели. Стирать белье возил домой.

Образ жизни (скучные слова!). Такой был и «образ».

Вставал в семь, ложился в десять. Ни разу не нарушил режима.

Невесело жил. Но не скучал. Только сильно тосковал по маме и по дому. Через две-три недели обязательно бывал в Ольхове. Осенью и весной – на пароходе, зимой ходил пешком. Много раз я вымерял эти 25 км.

Учиться нравилось: все легко давалось, был первым, даже старостой класса – журнал посещений доверяли. Но «не высовывался». Странные были порядки: оценки – «уд» и «неуд». Равенство? Глупость?

Уроки не готовил. Заданий мало, все успевал делать в классе. Даже сочинений дома не писали. Между прочим, учителя были дореволюционной выучки. Только правильно писать не научили – до сих пор ошибки делаю.

Было и слабое место – физкультура. Неловкий, стыдился, хотя сила была. Поэтому хитрил, даже сбегал с уроков. Петь тоже не мог: ни слуха ни голоса. Музыку не слушал, электричества и радио у Александры Николаевны не было.

Любимый предмет – литература. Все читал, все знал, учительницы были умные.

Не помню, чтобы на переменах бесился, как полагалось мальчишке. Все потому же: «рохля». В драках не участвовал, меня не били, потому что был сильный, сам не задирался. За всю жизнь ударили однажды – еще в Ольхове.

Вне школы с ребятами не общался. Порядок такой: пришел из школы, пообедал, помыл посуду и читать.

Это и было, как говорят: «Одна, но пламенная страсть».

Книги. Состоял в трех библиотеках, детской, взрослой городской и школьной. Кроме того, в чулане у Александры Николаевны были «приложения к Ниве» за несколько лет – собрания Горького, Куприна, Андреева, Бунина, Сервантеса, Золя. Комплекты приносил и прочитывал «от и до». Гоголя и Пушкина уже раньше знал, в Ольхове. Еще читал всю новую литературу, что приходила в городскую библиотеку – в 20-х годах еще свободно печатали «попутчиков». Конечно, был Есенин, кумир молодежи. Но мне больше нравился ранний Маяковский: Строчки из «Облако в штанах» до сих пор помню. Вся моя «образованность» выросла из беллетристики, научных книг читал мало. Разве что историю.

Общение. Первые четыре года домашних друзей совсем не было, только в школе. Пионеры не понравились, комсомола даже не попробовал. Однако культурные «мероприятия» были. Во-первых, театр. Для школьников по субботам билет последние ряды – 10 копеек. Выходной одежды не было, немного смущался, но превозмогал. Еще ходил на публичные лекции. Еще помню «чистки партии»: здорово драили!

Историю как предмет нам не преподавали, было «обществоведение». Я был «за революцию и социализм». Мама и Александра Николаевна в основном тоже. Верили, что власть – для народа, и надеялись на будущее. О ЧК говорили шепотом.

Вел дневник. Неблаговидное о себе тоже писал, но по-немецки. Тетрадочку позднее взяла моя «любовь» и не вернула.

О любви. Конечно, влюблялся, и очень рано. Под домом ходил. Сирень в окна бросал. Но писем не писал и слов не произнес. Предметы: сначала Шура Венчинова, потом Валя Шобырева, особенно долго. Влюбленность чистая, в постели себя воображал с другими. Да, романтика была, мотивы в уме звучали.

Самое счастливое время – каникулы. От деревенских приятелей отошел сразу, как попал в Череповец. Общался с сестрами, они жили рядом. Пока вели хозяйство – была работа: сенокос, картошка, огород. Грибы, ягоды собирал в лесу. Все вместе не очень много времени занимало. А в зимние каникулы даже этой работы не было. В 1928 году организовались колхозы и хозяйство ликвидировали – остался только огород. Все свободное время лежал на диване и читал книги. Мама называла «книжным червем» и грозилась продать диван.

В восьмом классе, на границе 15–16 лет, я сам и жизнь изменились.

Даже и страна. Нэп кончился, началось движение в социализм.

В классе были «лишенцы» – дети, у которых родители относились к «нетрудовым элементам», лишенным избирательных прав. Это все «бывшие» дворяне, купцы, кулаки, попы. Мы знали о таких детях, но «дискриминации» не подвергали – слишком абстрактно для мальчишек.

За съездами партии не следил, но был в курсе дела: планы индустриализации. Первая пятилетка. «Левый уклон» – Троцкий. Дальше – «правый уклон»: Зиновьев, Бухарин, Рыков. Но пока их только ругали, не судили. Знали слово «вредители»: «Шахтинское дело», «Промпартия».

Пошло наступление на кулака – сначала налогами, а потом раскулачиванием. Образовались колхозы, сплошная коллективизация. Партия посылала читать мужикам «Головокружение от успехов» даже нас, восьмиклассников. Началось массовое бегство из деревни наиболее предприимчивых мужиков. В том числе и на «стройки социализма». Уверен, что без коллективизации и арестов партия бы не построила пятилетки.

На рынке ломали ларьки и магазинчики частников. За год все товары исчезли. Ввели талоны, а потом и карточки.

Мама в колхоз не вступила, определилась как служащая и ликвидировала хозяйство. Это уже назревало – работать некому. Мы уже жили в новом домике – маминой личной собственности, хотя с долгами. Маруся кончила институт и поехала на врачебный участок за 20 км. Отказались от папиной помощи и даже купили мне ботинки вместо деревенских сапог.

Между тем идея социализма уже укоренилась в умах «малой интеллигенции», и не помню, чтобы мама и учительницы у Александры Николаевны роптали на коммунистов. Конечно, мама переживала за «баб», что плакали, отводя скотину в общественные дворы. Но это относили за счет «ошибок». ГПУ еще так не свирепствовало, как в 37-м, богатеев в наших деревнях было мало, поэтому раскулачивание в Ольхово шло сравнительно легко.

Школьные дела тоже изменились: после 7-го класса многие ученики отсеялись. Создали один класс из двух. В средних школах ввели специализацию – «уклоны». Нам достался «лесотехнический»: инженеры из леспромхоза читали лекции. Было ново и интересно: «таксация», «геодезия», «лесоустройство». Зачетов не устраивали, но водили «в поле» – работать с приборами. Чего еще лучше?

Любовь. Валя Шобырева из нашего класса. Каждое утро, как шел в школу, глядел, не появится ли из-за угла черный берет с красным помпоном. Лицо, как сейчас вижу, очень красивое. Было «тихое воздыхание», никаких провожаний, встречаний и записок. Не скажу, что пользовался взаимностью, так – благосклонность. Был даже соперник – школьный поэт.

Странное это чувство – отроческая любовь без сексуальности. Кажется, так пели: «только сердце от чего-то сладко таяло в груди». Притом что грешные желания были, но к другим предметам, к взрослым женщинам.

На летнюю практику в лес мы поехали вчетвером: Валя, Шура Ванчинова, Коля Чернышов и я.