Николай Амосов - От Сталина до Горбачева. Воспоминания хирурга о власти в СССР

После прорыва мы все как-то повзрослели. Я чуть не через день ходил к Тетюевым, девушки приходили, разговоры вели. Ленька собрал струнный квартет. Танцевали. Но не я. Так и не выучился. Комплексовал.

Техника мне понравилась, читал по паровым турбинам, котлам, дизелям. Изобретал машину для укладки досок в стопы. Делал чертежи.

Учились без каникул до июля и сразу же поехали на новую практику, на этот раз под Ленинград, на целлюлозно-бумажный комбинат.

Там снова была тяжелая работа кочегаром в котельной.

Очень хотелось повидать Валю. Ораниенбаум – вот он, рядом, час езды от Ленинграда, только в другую сторону. Уже знал, что она вышла замуж, но все равно хотя бы взгляд. О моей любви, конечно, не знали, но повидать одноклассников согласились. Поехали компанией в воскресение.

Запомнился бескрайний парк, болтовня с приятелями об учебе – они будут лесничими – и короткое свидание при людях с замужней женщиной Валей.

– Все очень хорошо, муж – студент, любит, имеем комнатку в общежитии.

Вот так: «Все прошло, как с белых яблонь дым…»

Нет, не сразу прошло, года два еще болело, девушки не нравились.

После практики был месяц отпуска: мама, диван, книги («книжный червь»).

В сентябре умер отец. Мы работали на разгрузке дров с барж, близко от города: возили на тачках на крутой берег. В обед бригадир сказал:

– Батька у тебя умер. Поезжай хоронить.

Никаких чувств не пробудилось.

Сижу около гроба, смотрю на мертвое лицо, думаю о его прожитой жизни.

Гроб до кладбища несли на плечах. Я тоже нес всю дорогу. На поминках не был, да и не помню, чтобы приглашали. Зато помню (о, подлая память!), как на пути с кладбища купил красный ломоть арбуза – первый в жизни. Помянул.

Ни разу могилу не посещал. Немного места в душе занимал отец, а теперь совсем вычеркнул. А мама плакала:

– Хороший был человек.

С осени меня одного из «школьников» перевели к «техникам»: их предполагалось выпустить досрочно. Пятилетка требовала.

В новой группе я был самый бедный – у меня единственного не было пиджака, его заменял джемпер Маруси. Оглядываясь, скажу – лодырь. Мог бы подработать, сила и время были. Так нет, только книги и треп с друзьями.

Уроки по-прежнему не готовил. Но положение в новом классе завоевал. На девушек совсем не глядел, хотя любопытство (все по Фрейду!) имел. Всю жизнь с ним прожил, с сексуальным любопытством.

Занятия кончились как-то внезапно – послали на практику на полгода, разбросали по лесопильным заводам. Я попал в село Луковец, 12 км от города.

Проходили практику «на рабочих местах». Я – машинистом на паровой машине. Это было интересно и нетяжело. Заработал на тужурку из шинельного сукна и – наконец! – купил полушерстяной черный пиджак, самый дешевый.

Сразу после практики объявили мне и Севке Милославову выписали путевку в Архангельск, на лесозавод имени Молотова. Прибыть 25 октября.

До отъезда был еще отпуск: путешествие с мамой по Шексне и Волге в гости к Марусе. Обратно ехали поездом с заездом в город Арзамас к дяде Павлу, начальнику НКВД, и в Москву на два дня.

Последние недели сидел дома под окном, непрерывно лил дождь, а я читал «Братьев Карамазовых», потом всего Достоевского подряд. Настроение было соответствующее.

Юность закончилась. Счастливая? Пожалуй – да.

(из книги «Голоса времен»)

Поздно вечером мама провожала меня на пароход – окончил техникум, еду на работу в Архангельск. Дорога к реке через луг. Было удивительно тепло. Не помню точных слов, но мама говорила приблизительно так:

– Провожала твоего отца на войну, так же было тепло, конец сентября в девятьсот четырнадцатом. Счастья после этого уже не было. Вот теперь ты уезжаешь.

Дышала неровно: сдерживала слезы. Не показал, что заметил. К чему углублять горе? Смутно было на душе. Ничего не ждал хорошего. Жалко своего места дома у окна, книг. Мама сдержалась и не зарыдала, когда обнимала меня перед сходнями.

«Кассир» медленно зашлепал плицами и отвалил. Под керосиновым фонарем на пристани растаяла во тьме женская фигура в платке. Тогда только представил, как она побредет одна в темноте. Сжалось сердце.

Ехали с Севкой Милославовым, однокурсником.

Вещи: самодельный чемоданчик, обитый белой клеенкой. В нем Маяковский, пирог «помазень», бельишко, две простыни. Еще узел: лоскутное одеяло, подшитые валенки, подушка – все упаковано в матрацную наволочку. Ее набить соломой или сеном – и будет матрац. Одежда и обувь вся на мне – тужурка из шинельной ткани, брюки, перешитые из отцовских, пиджак. Старые ботинки и калоши. Бедность не порок, но узел раздражал своим полосатым видом.

Дорога Череповец – Архангельск. В Вологде пересадка. Страшная давка на вокзале. Посадка – штурм, уборная – проблема, поспать – если захватишь третью полку, на второй сидят. Мат и вонь. Великое переселение народов: крестьяне едут на Север, спасаются от колхозов. Часа через три все утряслось, место уже не займут. На остановке стоим с кружками у будки «Кипяток».

Архангельск. Станция на левом берегу, город напротив. Мрачный полдень, грязный истоптанный талый снег, широченная пустая Двина. Все деревянное – вокзал, перрон, склады, пристань. Пароход «Москва», почти морской, с высокими бортами. Длинная очередь на переправу в город.

Переплыли. Близко от пристани нашли «Дом крестьянина», оставили узлы в камере хранения. Расспросили дорогу. Долго-долго ехали трамваем вдоль города. Лозунг: «Даешь пятилетку в четыре года!» Снова переправа – через Кузнечиху, рукав Двины, в Соломбалу.

С трудом разузнали дорогу на наш завод «имени Молотова». Там электростанция, куда нас распределили. Болото, на сваях – эстакада из досок, покрытых слоем грязи. Вдали маячит труба: «Вон ваш завод». Снег с дождем, темнеет. Измучились. «Не добраться!» Оставили чемоданы в крайнем домике. Нет, не боялись, что украдут. Вернулись в Дом крестьянина: койка, столовая, кипяток. «Правда» на стене под стеклом. Комфорт.

Утром легко добрались. Пешком пять километров от города. Весь завод и поселок на щепе, слой два метра. Нигде ни кустика. Поселок: деревянные одинаковые двухэтажные дома и дощатые бараки. Река, на берегу огромные штабеля бревен, два низких деревянных корпуса лесозаводов, внутрь по желобам из бассейна ползут бревна. Непрерывный металлический скрежет транспортеров. Этот звук над поселком до сих пор стоит в памяти.

Электростанция дает ток в общую сеть на город и лесозаводы. Их в окружности пятнадцать, пилят доски на экспорт: «валютный цех страны». Наш – самый молодой и большой, «стройка пятилетки».

Станция считается временной, поэтому у нее деревянный корпус в четыре этажа и железная труба. Транспортеры на столбах тянутся от корпусов завода, по ним плывет щепа внутрь станции и дальше, на склад.