Александр Нилин - Эдуард Стрельцов. Памятник человеку без локтей

Иванов со Стрельцовым были богом или судьбой посланы для усиления команды, составленной из спартаковцев.

За их призыв в сборную некого конкретно хвалить, кроме самой природы, создавшей Эдика и Кузьму.

И дело даже не в объеме – хотя и в объеме тоже – их футбольного дара, а в гармонии совпадения их возможностей с тем, что подходило, и с тем, чего недоставало «Спартаку».

Если кратко, то Иванов спартаковской компании стопроцентно подходил, а Стрельцова им недоставало.

Кузьма умел мгновенно избавиться от мяча и очень скоро получить его обратно – чем не формула спартаковской игры?

Эдик же решал проблему, над которой безуспешно бился много позднее Бесков – и над которой продолжал с не всем понятной настойчивостью биться Романцев, привлекавший для решения этой задачи соотечественников Пеле, когда соотечественники Стрельцова с нею не справились.

При известной ажурности, в чем-то «мотыльковости» (выражение Бориса Аркадьева) спартаковской игры им, по идее, нужен в атаке резкий контраст, мощная асимметрия, разрывающая оборонительные порядки противника не только острыми кинжальными уколами, но и ошеломляюще разящим ударом топора. То есть нужен во главе атаки атлет, несокрушимый в силовом противоборстве.

Вероятно, «Спартак» нуждался в таком центре и в сороковые годы. Но в конце сороковых пришел в команду двадцатитрехлетний Никита Симонян, склонный тонко комбинировать и много забивать, – и стало казаться, что ничего иного и быть не может, не должно. Симонян всех устраивал. Центр-таран английского типа в глазах клубной аудитории непременно проигрывал бы в сравнении с обожаемым спартаковским народом за изобретательные ходы Никитой.

Юного Стрельцова на самых первых порах по недомыслию спешили объявить тараном. Однако таранил он оборону по-особому – с небывалой чуткостью для подобного гиганта (по физическим данным) и былинного богатыря (по восприятию футбольной реальности), с пониманием ситуации для привлечения к соучастию в ее использовании партнеров, – он многое, а чаще и вообще все брал на себя, но и от партнеров успевал взять то, что считал полезным для развития атаки.

А партнерам оставались крошки с барского стола?

Но они же не роптали – в отвоеванном Эдиком пространстве им хватало места и времени проявить себя.

Словом, потаенная спартаковская мечта воплотилась в сотрудничестве со Стрельцовым в сборной у Качалина.

Делу партнерства весьма способствовала и крайне легкая совместимость со Стрельцовым в быту.

Он не робел и не заносился – был, прошу простить меня за подобие каламбура, просто противоестественно естествен в общении с именитыми и старшими товарищами.

Сам же Эдик считал, что в сборной его хорошо встретили: «Сергей Сергеевич Сальников всегда повторял, что любит со мной играть. Выходим, помню, на поле – он на трибуны посмотрит: много ли народу? „Полно. Надо сегодня выигрывать“».

Понимал ли Гавриил Дмитриевич, что в детском еще лице Эдика Стрельцова он приобрел не только мирового класса центрфорварда, но и единственного в нашем футболе – не касаюсь сейчас других областей, но в запальчивости мог бы и коснуться – свободного человека?

Свободного не по убеждениям, не от осознанного диссидентства (при Сталине и в постсталинские времена у нас никто и слова такого не слышал), а от природы, от редкостного генотипа, который не мог не усложнить неизбежным несчастьем стрельцовскую жизнь.

Без жертвенной платы за все, что дано ему от Бога, в судьбе его ни время, ни Россия с такой метафорической определенностью и не выразились бы.

Стрельцов – и в молодости (о чем я уже говорил), и сразу после возвращения в большой футбол – испытывал минутами колоссальное сомнение в себе.

Он по-российски огорчался из-за поражений – он мне сам рассказывал, что после проигранного киевлянам финала Кубка в шестьдесят шестом году, когда он по тренерскому замыслу попробовал сыграть на непривычной для себя позиции и получилось неудачно, всю ночь не спал, пил вино (не водку, не коньяк, а «красненькое») и крутил на проигрывателе много раз одну и ту же пластинку – «Черемшину» в исполнении Юрия Гуляева.

Но на поле он не знал себе равных в раскованности, в той – не устану повторять – внутренней свободе, которой он всю жизнь интуитивно руководствовался, хотя и обвиняли его в недостаточной твердости характера. И в самых незадавшихся своих играх он оставался раскованным, свободным – ждал (в иных случаях и напрасно), что снизойдет на него свыше – и он заиграет адекватно своим возможностям.

С этой же свободой он пытался прожить и обыденную жизнь, ждал и в общежитии такого же, как на поле и на трибунах, всепрощения за промахи, которые он искупал мигом вдохновения.

Только не существовало вне футбола – о чем он в молодости и не подозревал – точки приложения его дара.

И Эдик со своей свободой был обречен на неприятности и несчастья.

Он прошел сквозь них, не потеряв, при всех видимых утратах, самостоятельной души, в которую при всей своей гиперболической открытости и общедоступности так и не дал никому глубоко заглянуть.

Незадолго до смерти Эдика мы как-то разговорились с ним о профессиональном футболе в его полноценном, зарубежном, варианте – в конце восьмидесятых годов всех футбольных людей занимала эта тема.

И я засомневался: а смог бы он – при его-то подвластности настроениям – играть за какой-либо из мировых суперклубов?

Он сказал, что мог бы: «Там же такие деньги платят».

Я удивился: он же много раз мне говорил – и в том, что это так, я тоже много раз убеждался – о безразличии своем к деньгам: «Они для меня мало что значат…»

Но потом – его уже не стало, а я продолжал о сказанном им в разные времена думать – понял, что при совестливости Эдуарда астрономические суммы контрактов в профессиональных клубах и его вынудили бы принести себя хотя бы отчасти к соответствию галерному труду большого футбола, а не только вдохновению, посещающему и гения не каждый раз.

Ему бы пришлось ломать себя, пахать, как пашут менее одаренные, – и меньше получать удовольствия, чем тогда, когда имел он возможность играть по настроению.

И может быть, лучше для всех нас, да и для него самого, что прожил он в иное для футбольной России время?

В третий раз за последние два года противниками – теперь уже в официальном матче – нашей сборной стали немцы.

В Мельбурне Германия была представлена Объединенной командой, но в футбольную сборную вошли любители из ФРГ. И трепетать бы им перед встречей с командой, дважды побеждавшей лучших немецких футболистов. Но получилось так, что, разглядев в соперниках игроков, умеющих хорошо защищаться, – команду с организованной обороной – слегка замандражировали наши звезды.