Александр Нилин - Эдуард Стрельцов. Памятник человеку без локтей

На левом крае, как и в первом матче с индонезийцами, играл Рыжкин – очень скоростной крайний форвард. Он сыграл в стенку с Тищенко, чего никто из соперников не ожидал, – и помчался по своему краю.

Борис Татушин, выскакивая на его продольный пас, опередил Найдёнова на какой-нибудь сантиметр – и на сто шестнадцатой минуте сборная СССР вышла вперед.

В оставшиеся четыре минуты и стойкие болгары не смогли собраться – после матча они плакали.

Финал – как и четыре года назад с югославами – давил страшно на психику игроков и особенно тренера еще и по инерции. Не разум, а поротая задница влияла на предыгровое состояние.

Опять возбуждали себя ответственностью перед страной, партией и народом.

Никак не повлияло на самочувствие и то обстоятельство, что отношения между странами перестали быть враждебными.

Во времена правления Хрущева сложили даже частушку: «Дорогой товарищ Тито, ты теперь наш друг и брат, оправдал тебя Никита, ты ни в чем не виноват».

Но спортсменам вообще-то необходим образ врага.

С другой стороны, неужели бы дома простили проигранную футболистами Олимпиаду – не важно, югославам или кому- либо еще?

Олимпиаду в Мельбурне считают олимпиадой Куца. Великий стайер победил на двух дистанциях.

Но футболистов, победивших в один с ним год, чествовали никак не менее эмоционально и долго – следующую олимпийскую победу в футболе пришлось ждать тридцать два года и дождаться на седьмой послемельбурнской Олимпиаде.

Качалин поставил на финал в нападение целиком спартаковский состав. Иванову и нельзя было играть с таким коленом, а Стрельцову объяснили тренерское решение тем, что он много воды пьет в Австралии и вообще подустал.

Для пользы дела лучше будет, если сыграет свежий Симонян.

В финале победили со скрипом, притом что выглядели да и были сильнее «югов». Но обязанность выиграть лишила футболистов изобретательности.

Двигались тем не менее хорошо. Пресловутые «горящие глаза» вселяли в тренера и друг в друга уверенность.

Единственный забитый гол оказался в статистическом отношении курьезным.

Закрученный Исаевым мяч пересек линию ворот, однако очень грамотно завершавший атаку с фланга Анатолий Ильин для порядка забежал за мячом внутрь ворот и прикоснулся к нему лбом (как сказали бы в наши дни: «контрольный выстрел»).

У Ильина, говоря по-современному, был имидж игрока, забивающего решающие мячи, – это он ведь, напомню, забил третий мяч немцам в Москве.

Спартаковский край и в дальнейшем забивал важнейшие голы.

Ему охотно приписали гол югославам, разрекламировав его как «золотой».

Про телетрансляцию из Австралии на Советский Союз тогда и не заикались. Но существует кинохроника, где эпизод с забитым и добитым мячом зафиксирован. Информационный курьез, однако, никак не повлиял на приятельство двух великолепных футболистов.

Они и на банкет в честь сорокалетия победы в Кубке Европы пришли вместе.

По правилам Олимпиад не только замены запрещались, но и медалей отчеканили ровно одиннадцать – и тот, кто в финале на поле не выходил, оставался без золотой награды. Сразу же после вручения произошла красивая сцена, многократно описанная журналистами (я, например, слышал о ней от Стрельцова, Симоняна и доктора Белаковского).

Симонян не тот человек, чтобы принять медаль, не заслуженную им стопроцентно. И после награждения, вернувшись в раздевалку, он сразу же протянул ее Стрельцову: «Она твоя, Эдик».

Эдик, может быть, не совсем тактично, но со всей чистосердечностью, сделал протестующий жест, заметив, что Никите Павловичу – тридцать лет, а ему, Стрельцову, – девятнадцать.

И он свою медаль получить еще успеет.

Происшедшее настолько в характере того и другого, что мне этот эпизод после награждения и неудобно пересказывать как нечто из ряда вон выходящее.

Олимпиад в жизни Стрельцова, однако, больше не случилось. Золотую медаль – за победу во внутреннем чемпионате – он еще получит девять лет спустя.

Но за успех в Мельбурне его не обнесли наградами.

Он получил орден «Знак Почета» («трудовика» ему, учитывая молодость и уже замеченную легкомысленность в поведении, наверное, дать побоялись; орден Трудового Красного Знамени получил Лев Яшин, а орден Ленина – капитан команды Игорь Нетто). Ему и Кузьме присвоили звания заслуженных мастеров спорта.

Кто бы из недоброжелателей, считавших присвоение преждевременным, предположил тогда, что Стрельцова этим званием придется удостаивать вторично?

Через одиннадцать лет – в шестьдесят седьмом году – ему «заслуженного мастера» почему-то не восстановят, а присвоят новым указом.

Валентин Иванов вспоминает, что на одном из множества праздников, посвященных победе в Мельбурне, заметный на автозаводе человек говорил в своем тосте об их с Эдиком переходе из «Торпедо» в команду поименитее как о деле решенном.

В ЦСКА Валентина и Эдуарда поначалу попытались заполучить элементарно – «забрив» в армию. После поездки армейского клуба в ГДР с Ивановым и Стрельцовым в составе всем тренерам, генералам и маршалам окончательно стало ясно, что былая слава к ЦСКА вернется безотлагательно, если форварды- торпедовцы сменят белые футболки на красные. Но командиры и другое знали: заводское начальство своих игроков отстоит. Как говаривал Стрельцов, «армия – армией, цэка – цэкой».

Наверху не захотят сердить рабочий класс.

Тогда армия предложила им условия получше – квартиры, в частности. Уже ключи от двухкомнатных квартир готовы были вручить Вале и Эдику.

Однако в последнюю минуту что-то молодым людям в настойчивости генералитета не понравилось – и никуда они из «Торпедо» не ушли.

И никогда никуда больше не намыливались. Тот заводской человек, что предсказывал их переход, скорее всего, особых перспектив не видел.

Но Иванов-то со Стрельцовым в футболе разбирались – и чувствовали, какая подходящая компания вокруг них складывается.

А уж условия двум великим футболистам завод как-нибудь обеспечит не хуже, чем у стоящих людей в тех клубах, куда Стрельцова с Ивановым переманивают.

Эдуард, правда, не скрывал, что приглашение в «Спартак» его увлекало. Но подсиживать Никиту Павловича? Такого бы он себе не простил.

Когда на банкете по случаю чемпионства в шестьдесят пятом году сильно побагровевший от радости и выпитого Эдик держал речь с фужером в руке, он опять вспомнил, как звали когда-то в «Спартак», но правильно он сделал, что остался в «Торпедо».

Прошло шестнадцать лет с того банкета. Мы вместе с Эдуардом пришли на панихиду во Дворец спорта ЦСКА – прощались с Валерием Харламовым.

Стрельцов посмотрел на бывших футболистов и хоккеистов, надевших по такому случаю мундиры с погонами майоров и подполковников, а кто-то и полковников, и сказал вдруг: «Пошел бы тогда в ЦСКА – и не посадили бы…»