Александр Нилин - Эдуард Стрельцов. Памятник человеку без локтей

Свою книгу, собранную журналистом из газетных интервью с тренером или ранее опубликованных выступлений в печати, он назвал «Моя жизнь в футболе».

Под Станиславского.

Маслов был на десять лет старше Бескова. Положение его в футбольном обществе позволяло ему или даже обязывало его позаботиться о книге мемуаров – никто из советских тренеров, кроме Лобановского, не выигрывал такое количество раз чемпионаты и Кубки, как он.

Но Виктор Александрович никаких воспоминаний не оставил.

Не думаю, что причиной тому скромность человека с восемью классами образования.

Маслов регулярно приходил в редакцию спортивной газеты на улицу Архипова, где в отделе футбола трудился его приятель Александр Виттенберг, выступавший в печати под псевдонимом Вит.

Вит до войны защитил диссертацию по немецкой литературе и говорил по-немецки настолько свободно, что в лагере настоящий немец, попавший туда одновременно с журналистом, отказывался верить, что Виттенберг еврей из России, – утверждал, что встречался с ним в Берлине.

Он читал иностранные спортивные издания, знал мировой футбол – и умел мысли, высказанные Масловым, превратить в статьи, уровень компетентности которых сегодня просто немыслим: нет ни тренеров, склонных к обобщению, ни журналистов, способных размышлять с ними на равных.

О статьях Маслова, выходивших из-под пера дяди Саши, говорили после их появления на газетных полосах никак не меньше, чем о нашумевших матчах. Дед – столь простецкий в быту и тренировочных буднях – в газете высказывал идеи.

И вызывал едва ли не каждой статьей ответный полемический выпад киевского корреспондента Аркадия Галинского, всегда спорившего с Масловым печатно, а Виттенберга подвергавшего нелицеприятной устной критике.

Галинский даже грозился написать большую статью под названием «Несчастный русский рабочий Маслов и глупый еврей Виттенберг».

В общении с игроками Маслов ни малейшей важности, присущей руководителям в любой области, на себя не напускал. Мог с ними и рюмку выпить, ошеломляя слишком уж наивных футболистов демократизмом. Конечно, у выпивок с игроками бывала педагогическая подоплека – при тренере у большинства хватало ума не напиваться. В Лондоне после какого-то товарищеского матча Иванов со Стрельцовым и еще двое игроков, приглашенных в зарубежную поездку из другой команды, собрались пойти из гостиницы куда-нибудь выпить. И тут как раз заглянул к ним Маслов с бутылкой коньяка – предложил отметить выигрыш: по сто грамм на брата и получилось. Затем Дед сказал: «Я знаю, вы сейчас отдыхать будете» – и удалился к себе. Отдыхать, конечно, никто не собирался – на улицу вышли все-таки, но пить не стали, купили себе по рубашке.

Иванов считает, что особенно близких людей у Виктора Александровича не было. Но без общения он дня прожить не мог. Не переносил одиночества. Подселил к себе в большую комнату на сборах трех своих помощников. Устраивал перед сезоном сорокапятидневные сборы в Сочи – убегал от любимой жены Екатерины Федоровны, противницы застолий, а ему после тренерских трудов необходимо было расслабиться.

К помощи науки, медицины этот самородок не обращался, сам на глазок определял нагрузки игроков в предсезонье и в сезоне. В игроках и выборе тактики на матч ошибался в редчайших случаях. На установках бывал краток. Даже в присутствии заводского начальства избегал каких бы то ни было накачек, излишне строгих напутствий.

Маслов ненавидел дилетантов в футболе и не мог скрыть, что сомневается в глубине понимания игры чиновников, руководивших футболистами.

И те в отместку не подпускали и близко к сборной страны мудреца из «Торпедо» и киевского «Динамо», куда он пришел в середине шестидесятых.

Виктор Александрович умел напустить на себя грозный вид, но в «Торпедо» (в Киеве после всего пережитого ему пришлось вести себя несколько по-другому) виновники практически не слышали разносов после поражений. Дед ограничивался общим разбором – без упоминания конкретных фамилий.

В душу к молодым лидерам – Иванову и Стрельцову – он тем более не лез. Их игру если корректировал, то минимально. Но вплотную занялся теми, кто окружал фаворитов. Строил омоложенную-дело Бескова продолжалось – команду с учетом выдающихся возможностей своего сдвоенного центра атаки. При таком центре и не нужно было пятерых чистых нападающих – и Юрий Фалин, чтобы не тесниться в первой линии, отходил назад.

В сезоне пятьдесят седьмого года «Торпедо» поднялось на второе место в чемпионате – высшее достижение в истории клуба. А чемпионами стали московские динамовцы – Михаил Якушин был удачлив и с новым поколением игроков.

Бесков же тем временем вошел во вкус преподавательской работы.

Он казался созданным для нее.

Константин Иванович смягчался под восторженными взглядами мальчишек, во всем ему подражавших, копировавших его пробор в прическе, его манеру говорить и двигаться.

Ученики на всю жизнь запоминали «режиссерские показы» Бесковым того или иного приема.

Ключевой игрок торпедовской защиты в шестидесятые годы Виктор Шустиков, занимавшийся у Константина Ивановича в ФШМ, вспоминал, что урок у них начинался с того, что тренер внятно разъяснял им технику выполнения элемента или приема, а потом проводился медленный, словно в рапидной съемке, показ, повторяемый многократно.

Рапидное изображение сменялось скоростным.

Бесков не старался поразить воображение «школьников» своим умением, а учил. И если показанный им прием получался, радовался больше, чем сами ученики.

Константин Иванович подводил подопечных к требованиям команды мастеров.

Но если в командах, где потом Бесков работал, он бывал к игрокам и нетерпимым, отчуждал от себя несправедливо уличенных или подозреваемых в недостаточной преданности тренеру и его идеям, то на мальчишек он никогда и голоса не повышал. Проявлял бесконечное терпение и – при всей вызываемой им почтительной дистанцированности – достигал короткости в отношениях, какая бывает в лучшие минуты детства с отцом или старшим братом.

Не помню уж от кого слышал я в ранней молодости, что великие писатели только делают вид, что пишут для толпы.

На самом деле они пишут друг для друга.

Но толпа и не читает великих писателей, ограничивается знанием имен некоторых из них – для разгадывания кроссвордов.

А сегодня и писатели – не скажу про великих, близко никого из них не знаю – вряд ли друг друга читают.

Футбольные тренеры – и великие, и невеликие – встречаются на более узкой соревновательной тропе, чем деятели литературы. (Сегодня, между прочим, из-за общности методик, образцов и влияний извне выделить великих труднее, чем во времена, которые описываю, на слуху скорее имена удачливых, хотя и великих без фарта не бывает.) И не замечать одному другого и всех остальных коллег нет никакой возможности. Но вражда чаще мешает оценить достоинства соперников, что вообще-то для победы над ними необходимо.