Любовь Чернявская - Славы притяженье

Последним юбилеем, широко отмечаемым всей страной, было восьмидесятилетие Маресьева. Торжество прошло достаточно пышно, как и подобало случаю, со множеством именитых гостей и специально подготовленным концертом. Приветствия прислали Председатель Правительства и министр обороны России. Президент наградил юбиляра легковым автомобилем. Телевидение и газеты сообщали об этом событии в своих репортажах.

Но сам Алексей Петрович рассказывать о торжествах и чествованиях не любил и радовался их окончанию больше, чем самим торжествам. Природную скромность характера он не изжил в себе за все годы. Многочисленные эпитеты в свой адрес вспоминал обычно с досадой и неприязнью.

«Помню, – рассказывал Маресьев, – однажды меня пригласили на встречу с первостроителями Комсомольска-на-Амуре. Предоставили слово, и я стал рассказывать все, как было, – о своей болезни, о том, что мечтал совсем о другом. Следом за мной выступал Н. С. Хрущев. Он начал примерно так: перед вами кто выступал? Вы понимаете, кто перед вами выступал? Это ведь герой, легендарный летчик! Это знамя нашей молодежи! И пошло-поехало: «это знамя, это знамя», елки зеленые… Терпеть этого не могу!»

Так кто же он, этот хрестоматийный герой, наш земляк Алексей Маресьев? Да просто один из нас. Он не чуждался хорошего русского застолья, любил душевную песню, ценил юмор и сам смеялся вкусно и заразительно. А еще… любил танцевать. «Всем танцам я, конечно, предпочитаю вальс», – говорил он.

Одно из любимых воспоминаний Алексея Петровича связано с началом пятидесятых годов. В Берлине проходил Всегерманский слет демократической молодежи, на который Маресьев приехал в составе делегации от Советского Союза. Присутствовал на слете и Э. Хонеккер, тогда еще председатель молодежной организации FDJ, со своей женой. В завершение слета Вильгельм Пик устроил общий прием. Начались танцы. Раньше других красавицу Марго успел пригласить на вальс энергичный русский летчик со слегка пружинящей походкой. Все расступились и аплодировали им. На следующий день в газетах появились заголовки «Алексей Маресьев танцует вальс с Марго Хонеккер!»

Кто бывал в «Артеке», наверно, помнит знаменитую мемориальную доску. На ней имена бывших артековцев: Тимур Фрунзе, Иван Туркенич, Гуля Королева, Володя Дубинин. И еще одно имя – Рубен Ибаррури. Портрет этого черноволосого юноши с озорной улыбкой можно встретить на одном из станков в инструментальном цехе завода Лихачева в Москве. А сколько российских музеев в своих экспозициях рассказывают о нем: Центральный музей Советской Армии, Музей-панорама «Сталинградская битва» и совсем небольшие – Зал воинской славы Волжского, музей Волгоградской сельхозакадемии. А еще его имя начертано на гранитной стеле братской могилы – той, что на Аллее Героев в Волгограде.

Рубен Руис Ибаррури – испанец, гвардии капитан Красной Армии – разделил участь тысяч воинов, отдавших жизнь за российский город Сталинград.

После многих дней нестерпимой жары на рассвете 25 августа стал накрапывать мелкий дождик. Со стороны города тянуло гарью, не замолкала канонада. Позади был самый страшный из всех страшных дней – 23 августа 1942 года. На окраине Сталинграда, возле большой палатки, где размещался военный полевой госпиталь 4187, остановилась пароконная бричка, сопровождаемая двумя солдатами и командиром. На носилках лицом вниз лежал раненый. Он был в сознании и на вопросы отвечал сам:

– Имя?

– Рубен.

– Фамилия?

– Ибаррури.

– Возраст?

– 22 года.

– Должность?

– Командир отдельной пулеметной роты.

– Домашний адрес?

– Москва. Коминтерн.

Принимавший его доктор Хазанский вспоминает, что необычного раненого сразу же отправили в операционную. Но хирурги очень скоро поняли, что совершенно бессильны – у него был поврежден позвоночник в нижней части грудной клетки, задет спинной мозг, парализованы ноги. Ранение было столь обширным, что плевру зашить не удалось. Рану продезинфицировали, сверху наложили повязку.

Вскоре в госпиталь приехал начальник санитарной службы армии. Он хотел знать, будет ли жить капитан Ибаррури. Хазанский ответил определенно:

– Надежд никаких.

Было решено эвакуировать раненого за Волгу, в военный госпиталь деревни Средняя Ахтуба.

Жить Рубену оставалось лишь несколько дней. Жгучая боль то уводила его в забытье, то вновь возвращала к действительности. Память словно прощалась с жизнью – такой короткой и такой долгой, богатой событиями, переживаниями. Вот он, маленький мальчик, в родной Испании. Селение Соморростро, недалеко Бискайский залив, вокруг горы. Здесь живут шахтеры, они добывают железную руду. Серо и тоскливо. Хочется есть. Ночь. Стук в дверь. Голоса. А, это снова жандармы, что они ищут? Мать отвечает, что ни запрещенной литературы, ни оружия у них нет. Сестра Амайя плачет и хватает за рукав отца – жандармы уводят его в тюрьму.

А вот ему тринадцать лет. Мать привозит его в Мадрид. Он уже взрослый и все понимает. Он гордится своей матерью. Долорес Ибаррури – известная революционерка, коммунист. Она и ее товарищи мечтают, что наступит время, когда испанцы будут равноправны и счастливы. Сколько воспоминаний связано с улицами Мадрида! Маленький домик на Бласко-де-Гарай, где они жили. Редакция газеты «Мундо обреро», где работала мать. Весело и бесстрашно обманывал он полицию, продавая на улицах города партийную газету. А когда проходили демонстрации, Рубена невозможно было оставить дома. Он шел в колонне вместе со взрослыми, вместе с ними пел «Интернационал» и «Замучен тяжелой неволей». Тогда Рубен не знал, что эти песни некогда были любимы еще одним известным всему миру революционером в далекой стране России.

К середине тридцатых годов жизнь коммунистов в Испании сделалась невыносимой. Их преследовали, сажали в тюрьмы. Наступил день, когда арестовали Долорес. Руководители компартии решили отправить ее детей в Советский Союз. Это был май 1935 года. Рубена приняли в свою семью старые большевики Лепешинские. В памяти возникает фотография: Ольга Борисовна, Пантелеймон Николаевич, их родственники. И Рубен, которому недавно исполнилось пятнадцать лет. Общительный и веселый, он всегда был в центре внимания. Быстро освоил русский язык, полюбил Москву. Жизнь только начиналась. Дух борьбы, знакомый Рубену с детства, жил в доме Лепешинских. Пантелеймон Николаевич, участник двух революций, много рассказывал о тех событиях. В Москве Рубена окружали особые люди. Они так же, как и его мать, свято верили в идеалы коммунизма. Причем это были не только старые революционеры, но и молодые рабочие, комсомольцы, рядом с которыми трудился он на заводе Лихачева.