Людмила Хворостовская - Сибирская сага. История семьи

А тогда, в свои семь-восемь лет, Манка, как звала ее бабушка, была необыкновенно подвижной, шустрой, юморной девочкой. На нее невозможно было долго сердиться. Этот взрывной характер выделял Маню среди других детей Николая и Лины. Старшая дочка, Клава, отличалась степенностью и рассудительностью, Шурик был по-мужски сдержан, хотя иногда сбрасывал с себя личину взрослого и вместе с остальными пускался в шалости. Алечка всегда была нежной, балованной девочкой.

Однажды выдумщица Маня придумала совсем не детскую шутку. Поздно вечером, когда Мавра закрылась в своей комнате, возле двери появились все те же два сапога. Екатерина Ивановна, проходя мимо по коридору, наткнулась на них, наклонилась, ощупала и в ужасе определила, что это мужские сапоги. Забыв, зачем шла, она повернула назад, шепча себе под нос:

– А я-то тумал, што он короший тефка, а он расфратник, мушик ночует, ох, ох, ох…

Весь следующий день Екатерина Ивановна боролась с собой, но вечером все-таки подкараулила Мавру Адамовну на крыльце и высказала все, что о ней думала. У Мавры был жених, Иосиф Марков, который жил, кажется, в Красноярске или в Томске – теперь уже не вспомню точно, – и, конечно, распутное поведение внучки (мнимое!) бабушку совсем не устраивало. Бедная девушка никак не могла понять, в чем ее обвиняют. Спасла положение Лина, которая сама наткнулась на эти злосчастные сапоги и закинула их в чулан. Ситуация прояснилась, Манка получила за свою выходку хороший нагоняй и на некоторое время угомонилась.

Я уже говорила, что у Веберов была приличная библиотека, которая располагалась в мансарде. Там проходила печная труба, поэтому даже зимой в помещении было относительно тепло и уютно. В мансарде стояло неизвестно откуда притащенное старое, ветхое кресло, его накрыли старым одеялом, получилось очень мило. Туда обычно приходили посидеть в тишине те, кто был расстроен, там переживали обиду наказанные дети. Для моей мамы это было самое любимое место в доме, о нем она вспоминала почти до самой смерти. Там она прочитала всего Бальзака, часто не понимая по малолетству, о чем идет речь. Зачитывалась Пушкиным. Много стихов она знала наизусть, любила Лермонтова, Некрасова, Кольцова, а басни Крылова цитировала постоянно. Когда-то и Лина просиживала здесь часами, завороженная строками Державина и Пушкина. Библиотека Веберов научила мою бабушку и маму любить литературу. Эту любовь они пронесли через всю жизнь.

Позднее мама много читала уже советской литературы, коллекционировала экстравагантные народные изречения, поговорки, пословицы, частушки. Это был кладезь «всякой всячины», как она любила говорить. В то же время, если нужно было вести беседу «в обществе», она характерно «делала губки», принимая выражение светской дамы, и вела себя так, будто каждый день только тем и занимается, что принимает у себя элиту. Юмор и слезы всегда были у нее где-то рядом. В молодости это был огонь, пламя – все, кто с ней общался, или откровенно восхищались ее искрометностью, или завидовали. В старости слезы уже побеждали чаще, чем юмор. Дима ей говорил:

– Ну что ты, баба, начала так весело, а закончила слезами?

А она отвечала:

– Что поделаешь, если жизнь такая горькая.

Молодежи не нравится наше негативное отношение к жизни. То ли дело люди на Западе – сплошные праздники, радость, смех, отсутствие проблем, бесконечный позитив. Что поделать, такие уж мы, русские. Вечно недовольны собой и своей жизнью, особенно старики – все брюзжим, брюзжим… Негатив!

Прошло четыре года после гибели моего деда Николая Ивановича Вебера. Жизнь в семье, селе и стране была смутная, трудная, хватало и всяких глупостей со стороны власть имущих. Бедная Лина билась как рыба об лед, чтобы выжить, сохранить детей. Сколько бы ни помогали родные братья и сестры, но основные жизненные тяготы были на ее хрупких плечах.

Слепая моя прабабушка однажды выдала:

– Ну што, Лина, тавай все протатим, теньки за пасуха и пошел!

Правда, куда и зачем им нужно «пошел» с деньгами, она не сказала. Но отчаявшаяся Лина согласилась. За мешок «керенок» женщины продали дом и собрались уезжать – не то в Минусинск, не то в Абакан. А через день «керенки» отменили, и они остались без денег и без дома. Благо в управлении работали нормальные серьезные люди, которые не дали семье погибшего партизана оказаться на улице. Подробности этой истории до меня не дошли, знаю лишь, что два или три месяца Екатерина Ивановна и Лина с детьми жили у родственников, а потом дом им вернули. Представьте, какой стресс – в который раз! – испытали несчастные женщины!

Тогда бабушка стала поговаривать, что Лине надо найти «хороший мушик и пойти самуш». Сами они не справлялись с хозяйством. На дворе была эпоха НЭПа – полная свобода и неразбериха. На фоне этого экономического разгула в селе появился франт в костюме-тройке, с часами в петлице, с тростью, в шляпе. Но самым примечательным в нем были усы – пышные, с лихо закрученными вверх кончиками. Он ежедневно прогуливался мимо наших окон, заглядывал во двор, иногда останавливался, как бы поджидая кого-то. Дети это приметили. Вначале они следили за ним, прячась, а потом уже стали выходить за калитку и смотреть откровенно, в упор.

Однажды он как бы ненароком поймал спешащую домой Лину. Как всякий опытный ухажер, ласково заговорил с ней, пригласил вечером погулять, может быть, сходить в клуб или просто посетить друзей, у которых он остановился. Лина категорически отказалась – у нее была масса дел, не до того. Франт не настаивал, но во все последующие дни попадался Лине навстречу, заговаривал с ней, приносил цветы, небольшие безделушки. Правда, приглашения войти в дом так и не получил. В конце концов Лина рассказала свекрови о напасти. Та задумалась, а на следующее утро подошла к невестке, обняла и тихо и как-то покорно сказала:

– Я всю ночь тумал и скашу: мошет, этот мушик и полюпил тепя? Отетый хорошо, теньки есть. Может, пошивешь ишо.

Лина пошла к матери в село посоветоваться. Решили так: надо познакомиться с ухажером, разузнать, кто такой, откуда, зачем приехал. «Разведка» работала неделю и доложила: бывший господский портной из Петербурга, попал в какие-то неприятности, срочно уехал подальше от центра к знакомому в село Идринское, услышал, что есть в Каратузском вдова с четырьмя детьми и слепой свекровью. Богатый дом, хозяйство, скот, лошади, разная птица – завидная невеста! Да и собой хороша. Приехал, поселился на квартире и начал атаку на Лину. Он был, видимо, хороший психолог – понял характер Лины и начал почти волшебное действо, чтобы околдовать ее. Он был терпелив и обходителен, он осторожно заигрывал с изголодавшейся по любви женщиной, одаривал ее, обволакивал вниманием. И это сработало. Через месяц Лина была покорена. Она влюбилась как девчонка, безумно и страстно. Ее мама, Лиустиния Ивановна, пугалась, глядя на дочь, – никогда та не выглядела такой необыкновенной. Прекрасные, всегда чуть ленивые с поволокой глаза горели страстным огнем, при одном имени своего кавалера Лина вспыхивала, как девочка. Еще через пару недель она сказала ему: «Да, да, да, я согласна быть твоей женой!»