Александр Мирошников - Тревожная Балтика. Том 2

Валера смутился, улыбнулся неловко, виновато поглядел на товарищей, словно извинялся за свою оплошность.

– Мне двадцать один год.

Это их не затронуло, ребята продолжали молча срезать кожуру, отправляя очищенный картофель в бадью.

Королев надолго задумался, вдруг лицо его осветилось, словно вспомнил о чем-то приятном.

– Да ничего-о… Уже фигня осталась… Через три месяца молоды-ых пригонят… – протянул мягким голоском. – Ой… – от счастья закатил глаза, – просто не верится, что возможно такое… – посмотрел по сторонам с видом довольного человека.

– Ну, уж тогда я да-ам… Тогда я отыгра-аюсь… – злобствуя, продолжил Иванов, готовый мстить всем за свои унижение. – Даром, что ли, я мучился? Даром, что ли, я за всеми вылизывал?! Я – не Петров, который на весь срок службы останется в «карасях»!

Петров собрался было ответить, но наткнулся на непримиримый взгляд Иванова, вновь уронил на грудь тяжелую лобастую голову.

– Ты собираешься что-то еще и говорить?! – взревел Иванов. – Правды захотел?! Вот твоя правда, живи как собака!..

Все притихли, опустили глаза. Мирков понял, что Петров находится в опале, вызывая общее презрение. Но больше всех поразил Иванов, который утверждал свое право на старшинство в этом маленьком кружке, и оно, как видел, было не заработано им, а присвоено с помощью мощной глотки. Картошка была очищена, бадью подняли наверх в камбуз. Миркову казалось, что и эта картошка, и тяжелые бачки его совсем не касаются, что все зависит только от него самого, а он сумеет постоять за себя. Главное, что то, о чем когда-то мечтал, теперь было буквально под ногами: море, палуба, качающаяся под ногами.

После вечерней поверки Саша хотел остаться с другими на палубе, но потом решил готовиться к отбою. За спиной слышал недовольный ропот, ловил недобрые взгляды матросов, которых удивляла наглость новичка, повинного в том, что позволял себе роскошь держаться вольно.

С роспуском строя тут же исчезли матросы его призыва, старшие остались, не спеша, курили сигареты, обменивались впечатлениями о новичке, отметили удивившие всех выдержку и независимость. Это посчитали личным оскорблением, так как сами, пройдя суровую школу, являлись приверженцами диких корабельных порядков.

– Ты смотри, Шифра какой гордый… – возмутился один из них, тем самым выразив общее мнение. – Даже никуда и не спешит… То ли не понимает законов, то ли слишком забурелый?.. Жмайло, – обратился он к матросу из другой группы, стоявшей напротив. Никто из этой группы не имел права запросто подойти к «годкам». Жмайло тут же оставил товарищей и покорно приблизился, льстиво заулыбался.

– Что, Петя?

– Ты видел, как «шифра» ходит?

– Ви-идел… – скривился Жмайло. – Что-то мне он, – выругался матерно, – не нгавится…

– Так вот. Объясни ему, как по палубе «караси» должны ходить. Это ваша работа. Понял?

– Понял, – подхватил с готовностью, добавил проси тельно, протянув руку: – Петя, можно попгосить у тебя сигаретку?

– Многого ты хочешь, – отрезал тот. – Оборзел совсем ты, Жмайло. – Отвернулся, бросил через плечо: – Чего ты стоишь возле «годков», вали отсюда и не мешай нам разговаривать. Лучше займись «карасями».

Жмайло насупился, крикнул приятелям, чтобы те шли вниз. Ночь не принесла желанной прохлады: в переполненном людьми кубрике воздух был подобен раскаленному железу. Вдруг неожиданно прекратилось всякое движение и повисла изумительная тишина позднего летнего вечера.

В открытый люк виднелся бархатный лоскут звездного неба, струился жаркий поток пьянящего морского воздуха и доносился нежный рокот волн, бьющихся о борт и причал. Не в силах заснуть от такого чуда, Александр слушал мелодию обретенного счастья, упивался музыкой природы, но ловил себя на том, что думает уже о другом, более важном сегодняшнем событии.

Затаившись, лежал на спине и вспоминал все, что накопилось за день. А тот оказался настолько насыщенным, что виделся нескончаемым. Размышляя, видел, что эти люди – не безвинные простаки, а захватившие власть бесстыдные субъекты с устоявшейся годами безжалостной системой взаимоотношений. Конечно, он попробует выстоять, дав себе обещание. Мысленно представил суровые испытания, от которых стало жутко.

«Не-ет… я себя не дам в обиду… – решил Саша. – Пусть мне будет тяжело, но я ненавижу несправедливость и сумею защититься, и, более того, одержу верх и стану лидером в коллективе». Но его вновь поглотила тревога за будущее. Устав бороться с дремотой, закрыл глаза, но заснул лишь под утро.

Пробудился от того, что услышал негромкий голос, который пытался разбудить тех, кто спал на верхних койках. Он трогательно умолял проснуться и отведать специально приготовленного жареного картофана, как незнакомец уважительно называл блюдо.

– Мужики, картофан… мужики, картофан, – нечетко выговаривал слова, будто прожевывал со слюной, твердил он беспокойно сонным товарищам, но никто не отзывался. – Я «карасей» попросил сделать… Саня… я жареный картофан вам принес… вставай, – говорил он и тут же бросался к другому. – Вова, я картофан вам принес… вставай…

Александр рассудил: «Надо же… какая забота о товарищах?..» – и удивился подобной доброте.

Вскоре несколько человек лениво спустились вниз и, недовольно сопя и фыркая, сонно направились к столу, где благоухала жареная картошка. Послышалось звяканье ложек, чавканье, обрывистые фразы и довольное сопение.

Ложки побросали в остатки еды и медведями вернулись к своим лежакам.

Через два часа прозвучала команда «Подъем».

На утреннем разводе дежурный офицер распределил команду по работам. Но, как оказалось после его ухода, большая часть матросов тому не придала значения вовсе, старослужащие вольно разбрелись по кораблю. Остальные также не хотели работать, указывая на тех, кого ждет эта участь. Александр двинулся за однопризывниками, тем самым признав, что добровольно перешел в стан «униженных и оскорбленных».

Четверо товарищей и Александр перешли на борт соседнего корабля и приступили к работе. Надрываясь, кантовали бочкообразный тяжеленный спасательный плотик, чтобы потом по перекинутым доскам подать его на корабль. Мирков терпел смешки и хихиканье старших по призыву, с колкими издевками в адрес старшины, который работает, а они, матросы, напротив, командуют им.

Жмайло, Шайдулин и два однопризывника, которые гордились перед новеньким своим высоким положением, смело покрикивали.

– Шевелись… «кагасня»… Чего вы телитесь?! – подгонял Жмайло, будто рожден был работать надсмотрщиком, в любую минуту готовый оскорбить или выругаться матерно, большой охотник поизмываться над слабыми.