Геннадий Смолин - Русский Моцартеум

В каком генерал был состоянии? Что он мог сделать еще? Бросил ли в лицо реплику своим убийцам, просил ли о чем-нибудь? Был ли в отчаянии закаленный солдат бундесвера? Или, наоборот, в замешательстве от бессилия как-нибудь спасти Петру? А может быть, происшедшее только облегчило его душу: теперь они навечно останутся вместе?

О чем думал генерал в эти последние мгновения жизни? Вернулся ли он мысленно к убитой Петре Келли? Может, Бастиан мечтал перед смертью побывать в последний раз в палисаднике, где он восемь лет назад рвал цветы для Петры и подрезал кустарник? А может, Герд перед роковым выстрелом убийцы подумал о недописанном письме к своей жене Лотте? И как объяснил бы весь этот абсурд происходящего с ним и Келли?

Как человек военный, он наверняка догадывался о сценарии этого кошмара: в качестве незваных гостей пришли не примитивные грабители, вооружившись его пистолетом, а профессионалы своего дела. Скорее всего, они с Петрой угодили на главные роли жуткого спектакля, разработанного отнюдь не дилетантами. Его пристрастие к личному оружию было использовано по полной программе. И сработала гениальная чеховская аксиома о ружье, которое в первом акте висит на стене, а во втором – хладнокровно стреляет.

Об этом профессиональном пристрастии к оружию генерала было известно не только мне, но и всем «заинтересованным лицам»… Когда Герд Бастиан еще был депутатом бундестага, он постоянно хранил в своем кабинете – в выдвижном ящике стола – пистолет системы «дерринджер» (41-го калибра). Это двуствольная модель с вертикальным расположением стволов (Remington Double Derringer), выпускаемая с 1866 года. Тяжелая пуля весит почти что десять граммов, имеет скорость 182 метра в секунду и пробивает доску толщиной до пяти сантиметров.

Генерал владел тремя пистолетами: один был дома, в Мюнхене (мощный «магнум»), и два «дерринджер» здесь, у Петры в Танненбуше.

И тут я вспомнил о нашем уговоре с генералом Бастианом: в коробке из-под ножного насоса лежат нужные бумаги, которые надо было забрать с собой, и рядом – второй дерринджер с полным зарядом, упакованный в коробочке. Я поднялся в рабочий кабинет, подошел к стеллажу. Подборка журналов «Нейшнл Джиогрэфик» была на месте, я аккуратно отодвинул часть книг. Вот нужная мне коробка, а в ней под бумагами пистолет. Я забрал документы и, немного подумав, прихватил оружие, а затем вернул журналы и книги на полку. Остановился и оглянулся. Нужно было сосредоточиться: все ли сделано правильно, устранены ли следы моего посещения?

Итак, как же все произошло? Входная дверь заперта только на один поворот ключа. Сигнализация отключена. Дверь террасы оказалась лишь прикрытой, но не запертой. И чего гадать, сколько было тех, кто совершил убийство Келли и Бастиана с последующей инсценировкой «двойного суицида». Сколько было исполнителей: двое или пятеро? Да это и не важно. Киллеры ждали благоприятного момента для убийства «известной политической пары»…

– Всё, хватит с меня! – прошептал я самому себе, как бы удостоверяясь, что я в своем уме. – Надо уходить, а то наверняка можно нарваться на неприятности и на «наружку» в том числе.

Хотя вряд ли. Скорее всего, оставят все, как есть, чтобы довести ситуацию до маразма. Автором заговора нужно выдержать время, тогда и собака след не возьмет. Останется лишь красноречивая мизансцена, как будто вырванная из классических триллеров Агаты Кристи. Дескать, суицид на почве любовных отношений. Но как последует из дальнейшего, такое развитие событий кого-то оч-чень не удовлетворяло. Двойное самоубийство на любовной почве – так красиво для просвещенных дилетантов, мелодраматично и не несет в себе никакой сверхзадачи, кроме мизерабельного адюльтера.

Теперь уже было неважно, как и почему погибли Петра Келли и Герд Бастиан, самое важное было то, что они были мертвы. Точка. Прощайте, Келли и Бастиан, творцы политики мира и свободного труда, надежда как немцев, так и русских. Подойдя к двери террасы, я остановился и проверил, не зацепил ли я нитки на браслете часов и не закатился ли шальной предмет в карман или за отвороты брюк. Запнувшись ногой о роскошную домашнюю тапочку, я рассеянно подумал, что ни разу еще не встречал женщину, которая не бросала бы тапки в самых разных местах.

Я еще раз обернулся, чтобы запомнить до мелочей картину разыгравшейся здесь трагедии…

Если ты трудишься в области незримых фронтов, то у тебя должно хватить духу посмотреть на содеянное твоим противником, вне зависимости от того, как бы жутко и страшно все это не выглядело. Есть что-то отвратительное, когда наемные убийцы подстерегают жертву там, где она, жертва, меньше всего этого ожидает, – дома, в загородной вилле или особняке, затем устраивают публичную казнь, да еще с издевательствами и пытками. Выполнив грязную работу и даже не вымыв руки, они удаляются восвояси. И ни один нерв или мускул не дрогнет у этих нелюдей.

… Я еще раз посмотрел туда, где вечным сном уснула в кровати Келли, на тело генерала, картинно распростертое посреди разбросанных книг. Вновь я ощутил тяжелый трупный запах – прошло уже много времени. Правда, привыкнуть к этому амбрэ нормальному человеку, исключая патологоанатомов, просто невозможно. Одни только падальщики – грифоны, воронье или гиены с шакалами – ощущают себя при этом в своей тарелке – это их запах…

О чем я еще думал? Разумеется, я был на «автомате», выполняя все то, что должен делать агент в нештатной ситуации: убирал все возможные зацепки или вещдоки, которые могли привлечь внимание, когда делом займутся профи из криминальной полиции. Все и вся тщательно проверил, чтобы попутно не наследить самому. А на то, чтобы спокойно проанализировать, что за чертовщина здесь все-таки произошла, у меня просто не было времени. Лишь мелькнула мысль о том, как хорошо было бы мне очутиться в Берлине, чтобы исчезнуть в чертогах Сони Шерманн, – чертовски крамольные мысли для спецагента из Москвы…

Планируя операцию, мы не могли взять в расчет такой разворот событий, хотя просчитали все до мельчайших подробностей, но подобный изуверский исход нам и в кошмарном сне не мог присниться.

… Шел первый час ночи другого дня, было уже 9 октября. Через незапертую дверь террасы я покинул этот страшный дом на Свинемюндерштрассе и палисадником выбрался на другую сторону участка. Перелез через забор, поминая недобрыми словами хозяйку за то, что та любила выращивать не георгины и лилии, а колючие розы, и стал плутать, чтобы выбраться на дорогу – к месту, где я поставил свой неброский «фольксваген»…

Я решил пригнать машину в Бонн и побыстрее избавиться от нее. Успеть незамеченным вылететь в Берлин, а там остановиться и оглянуться, чтобы перейти на другой уровень работы. Но сначала нужно сообщить об инциденте в Центр, а уже потом получить необходимые ЦУ. Тогда будет ясно, как действовать: переждать ли какое-то время у друзей-товарищей, а может быть, и у моей пассии Сони Шерманн… Чем черт не шутит!.. Каким-то наитием, чутьем загнанного зверя я чувствовал, а скорее всего, был убежден, что здесь что-то не то или совсем не то. Какой-то подвох в адрес меня. Может быть, на это намекал Сансаныч в московском кабинете, когда говорил, что мне «нужно быть постоянно бдительным и ждать коварный удар не столько от чужих, но и от… своих». Мне уже реально мерещилось, что мою персону использовали в другой разработке, скорее, на манер примитивной наживки. А для отвода глаз (моих, конечно же) и наведения туманного флера меня активно разрабатывали то ли журналистом респектабельной гамбургской газеты «Ди Цайт» Вольфганга Риттера, то ли предпринимателем из берлинского представительства «Гандвик», а может сотрудником фирмы по недвижимости из Франкфурта-на-Майне Гансом Фрайером, и далее: немцем-переселенцем из Казахстана Владеком Функе.