Михаил Девятаев - Полет к солнцу

* * *

В новом лагере было много бараков, все они набиты людьми. Нас изолировали от тех заключенных, которые ранее поступили сюда, а все, что было вне казармы, оставалось тайной. Нам, конечно, хотелось знать, где мы точно находимся. И вот когда из наших людей стали отбирать сапожников и портных, один из распорядителей лагеря спросил:

- Кто умеет ремонтировать обувь?

Я тут же взглянул в сторону Зарудного. Он же сумеет обивать гвоздями деревянные башмаки? "Говорите", - шепнул я ему. Зарудный выкрикнул: "Я!" Отозвался еще кто-то. Человек пять из новичков тут же направили в мастерские. Мы обрадовались такому событию, надеясь, что вечером от них услышим некоторые новости.

Объяснив расписание дня и обязанности, погоняли нас в строю и, добившись от каждого заключенного определенного темпа в выполнении распоряжений, необходимых для работы, расписали всех по блокам и штубам.

Однажды перед строем появилось какое-то начальство. Высокий, толстый с большим носом на крупном лице, в длинном расстегнутом плаще, новой фуражке человек прошелся вдоль колонны и остановился посредине. Около него стоял врач в белом халате, надетом на теплую одежду. Он был похож на утрамбованный мешок. Рядом а ним - два санитара в одежде заключенных.

Переводчик объяснил, что сейчас комендант и врач будут производить осмотр новых рабочих. Для этого каждому из нас надо пробежать мимо них, держа руки "по швам", и обязательно с бодрым видом. Приближаясь к коменданту, надо быстро и громко произнести свой номер.

Я пробежал, назвал свой номер и стал на место. Процедура эта длилась довольно долго. Закончив осмотр, комендант произнес речь:

- Работать надо не покладая рук, а кто будет плохо работать, тому назначат строгое наказание.

В нашем блоке поселили Диму Сердюкова, Мишу Лупова - молчаливого человека, инженера из Москвы, Фатыха, которого все называли Федей, и еще несколько заключенных. Мне было приятно, что именно такие товарищи стали моими соседями, и в то же время неспокойно на душе. В каждом Димином взгляде на меня я читал: "Помню, знаю, кто ты такой. Летчик!"

Спустя несколько дней ночью вдруг завыли сирены. Каждый барак имел свое бомбоубежище.

- Тревога! К бункерам! - кричали штубестры и охранники. Мы вскочили в огромную яму, покрытую тонкими досками и устланную сверху хворостом, который был покрыт небольшим слоем земли. Где-то стреляли зенитки, рвались бомбы. Все это происходило в трех-четырех километрах отсюда.

Воздушная тревога напомнила мне о давно лелеянном и реальном плане побега с помощью самолета.

Наконец мы, новички, влились в густую, тысячную толпу, которая шевелится, гудит приглушенным говором на большом лагерном апельплаце. Хмурое серое утро, над нами шумят деревья, а внизу, на плацу, тихо. Люди жмутся друг к другу, чтобы согреться. Сыро, холодно и потому каждый надел на себя все, что было, натянув сверху полосатую куртку. Старожилы острова обмундированы лучше нас. Лица у них такие же худые, люди изнуренные, а верхняя одежда похожа на рабочие спецовки, измазанные в цементе, покрытые ржавчиной и смазочным маслом. На боку у каждого котелок и какая-то сумка. Я уже видел подобных заключенных-рабочих, хотя вне лагеря не работал еще ни одного дня. Что мы будем здесь делать? Но мои мысли прерывает гул авиационных моторов. Я почти воочию представляю, что происходит сейчас там, и все мое существо пронизывается мыслью: вот бы в такую пору подобраться к самолету... там один лишь механик... он прогревает мотор. Выключит его, потом сойдет на землю... Вот тут-то один удар по голове - и запускай горячий мотор...

Ко мне подошел Михаил Лупов. Он уже успел познакомиться с кем-то из "стариков" и рассказывает, что узнал от них. Мы, оказывается, находимся на большом сравнительно острове Узедом.

Вскоре мы сами убедились в этом. Капо (так здесь назывались бригадиры) утром стали собирать рабочие команды. "Бомбен-команда - ко мне!", "Цемент-команда - сюда!", "Планирен-команда - за мной!". Они дергали за рукав одного, другого, третьего и уводили с собой.

В "Цемент-команде" собралось человек около ста. Мы стояли и ждали бригадира. Он привел с собой еще нескольких заключенных. Выстроил всех в колонну, повел нас на работу. Впереди, по бокам и сзади идут охранники с овчарками. Вокруг нас лес, полумрак, под ногами топкая песчаная дорога. Вижу, как впереди идущие часто спотыкаются о корни.

- Далеко идти? - спросил я рядом идущего со мной не известного мне человека.

- Забыл куда позавчера ходил?

- Я впервые.

- А-а, тогда другое дело. Как пройдем ракеты, тут и начинается причал. Там и баржи с цементом.

- Выгружать цемент, значит?

- Приблизительно. Из баржи выгружать, в вагон нагружать... Не очень сладкая работа.

- А разве есть тут сладкие работы? - не бесцельно спросил я.

Мой собеседник, нахмурившись, повернул ко мне свое изможденное лицо и как-то печально и трогательно заметил:

- Здесь, друг, есть одна сладкая смерть: это работа в бомбен-команде. Ясно?

- - Не совсем, - ответил я.

- Выкапывать невзорвавшиеся бомбы, а она может каждую минуту тебя по кусочкам на деревьях развесить. Правда, иногда в развалинах домов попадаются и шоколад, всякая одежонка и кое-что другое...

- А на аэродром посылают? - тихо спросил я.

- Думаешь, там лучше? Ветер, холод, гул.

- Не все прелести сообщаешь новичку, - заговорил вдруг второй, идущий со мной рядом, заключенный. - А тяжелая лопата, болото по колено, побои за каждый неточный шаг, движение?

Я заметил, что не вызывал у старожилов ни малейшего интереса. Вероятно, мы не первые "новички", прибывшие сюда на место умерших и убитых. В общем, потом я усвоил истину, что в лагерях расспрашивают друг друга лишь о том, что крайне необходимо, что касается лишь тебя: о работе, условиях жизни. Кто ты такой, откуда, каким образом попал в плен, твое имя, фамилия - все это остается при тебе. Меня это абсолютно устраивало: я не любил любопытных, они всегда настораживали меня.

Но вот уже лес кончился, открылся берег. Море! Оно еще серое, как и утро, видны лишь белые загривки волн. Миновав какие-то постройки, высокие железные фермы, нацеленные строго перпендикулярно вверх, мы вышли к морю. Длинная баржа закрыла горизонт.

- Хальт! - эта команда "стой" мной почему-то воспринималась как какое-то страшное предупреждение.

Колонна остановилась у самой воды, в затишье крутой стены баржи.

Перед войной я занимался в речном техникуме, много времени провел на берегу Волги, на катерах и воде. Мне и здесь все было понятным. Огромная посудина глубоко осела в воду - значит, загружена полностью. Тяжелая работа ждет нас. Придется ходить по шатким трапам с грузом на плечах.

Подобное я видел на картинках художников, в кино.