Максим Кравчинский - Борис Сичкин: Я – Буба Касторский

…На Евбазе привораживала красочная картина невероятного изобилия, обволакивали ароматы овощей и фруктов. На два рубля доверху наполнялись две большие корзины, которые с трудом волоклись домой. Евбаз ничуть не уступал до революции Подолу ни по количеству евреев, ни по плотности проживания на одном квадратном метре, ни по колоритности иных фигур. Есть в романе Николая Островского “Как закалялась сталь” эпизод, когда главный герой, защищая девушку от напавших на нее бандитов, убивает одного из них, некоего Миньку Черепа, из нагана. Так вот, человек с таким прозвищем действительно жил на Евбазе. Бандита так звали за странную, уродливую форму головы. Впоследствии он стал знаменитым налетчиком, которого на самом деле застрелил сам Островский.

Был на Евбазе некий слепой, зимой и летом ходивший босиком и питавшийся тем, что подадут. А когда умер, в его ветхом матрасе обнаружили какие-то невероятные суммы дензнаков – точь-в-точь как в классическом рассказе.

Вообще же район рынка был уникален превде всего невероятной мешаниной национальностей, языков, традиций… В разгар нэпа в Киеве, как и повсюду, появились национальные криминальные группировки, состоявшие из сотен и даже тысяч земляков: китайская мафия среди прочего контролировала разлив и продажу контрабандной водки, в том числе на Евбазе… Припоминается сплошное болото или пыль под ногами – в зависимости от состояния погоды, – беспрестанная людская толкучка и шум, выкрики из толпы: “Марь-Ванна, наливай!” – разносчика питьевой воды с сулеей [4] Бутылка, полуштоф. на плече и со стаканом в руке. Китайцы (из тех, кто завербовался на заработки в Россию еще во время Первой мировой войны) – продавцы разноцветных фонариков из гофрированной бумаги, легких серебристых шариков на ниточке-резинке, черных бегающих мышей. Гадалки на картах непременно пророчили если не “дальнюю дорогу”, то “казенный дом” или пикового короля. Ученая морская свинка вытягивала бумажку-пророчество “с судьбой”… А в 1932–1933 годы Евбаз был одним из тех мест, где массово гибли люди, ища и не находя спасения от голодной смерти [5] Старший брат Б. М. Сичкина погиб от голода на Украине в 1933 году. . С переводом в 1934 году столицы УССР из Харькова в Киев власть пыталась упорядочить Евбаз по-своему. Начали с уничтожения церкви “в связи с реконструкцией площади и удобного устройства на ней трамвайных путей”. Потом соорудили помпезные деревянные пилоны главного входа на колхозный рынок. Но это был лишь внешний лоск. Официально беспризорников при «Советах» не существовало. Но фотографии Галицкой площади, датированные 1935 годом, навеки запечатлели ободранных босоногих пацанят».

«Мне было четыре года, а старшему брату четырнадцать, когда умер отец. Наша семья, чтобы отвлечься от голода, всё время пела и танцевала. Старший брат был танцором-самородком и обучил нас всевозможным танцам. Это не только спасло меня от голода, но и сделалось со временем моей профессией. Когда пришло время, сосед, старик Абрамович, отвел меня в школу. В классе, когда распределяли общественные нагрузки, я взялся за огород. Попросил всех учеников принести картошку, рис, вермишель, фасоль, огурцы, помидоры и так далее. Дома из этих продуктов мы варили супы. Пришло время сбора урожая, я посетовал на неурожай. Тогда класс мне дал еще один шанс. Естественно, вторая попытка окончилась так же, как и первая, – супом. После чего соученики отказали мне в доверии. Агроном из меня не получился.

Евбаз. Конец 1920-х. Может быть, малец в углу кадра – это маленький Боря?

Вскоре после этого сосед, бывший старше на четыре года, соблазнил меня поехать в Москву. Тогда я впервые увидел Ленина в гробу. Поездка длилась десять дней, и всё это время нас разыскивала милиция.

Первое путешествие мне обошлось довольно дорого. Меня исключили из дурного примера надо скорее избавиться. Я подался в цыганский табор. Какая там была жизнь! С едой проблем не было, все гадали, все воровали, а потом до глубокой ночи пели и танцевали. Табор стал для меня университетом. И уже потом, став профессиональным артистом, я лихо исполнял в ансамблях и театрах цыганские танцы.

Чем я только не занимался в те давние годы: торговал ирисками, папиросами, был подручным маляра, кровельщика, водопроводчика. Но, к сожалению, нигде долго не задерживался. Как правило, подводила страсть к шуткам и розыгрышам.

В нашем доме поселилась проститутка. Красивая, лет тридцати, аппетитная блондинка. Мне она платила деньги, чтобы я распускал во дворе слухи, что она портниха. А мне что? Я мог пустить слух, что она мать Миклухи-Маклая или его дочь. Ей приносили вещи для шитья, она снимала мерку и отдавала шить портнихе.

Именно тогда состоялся мой дебют на профессиональной сцене. Первыми, кто оценил мой талант, были киевские уголовники. Поверьте, нет более благодарной аудитории, чем уголовники. Это я понял тогда, в юности, и утвердился в своем мнении, проведя в тамбовской тюрьме в их обществе год и две недели.

По соседству с нашим домом был Троицкий рынок. Когда базар к вечеру стихал, там собирались карманники, домушники, налетчики и их возлюбленные. Я для них выступал. Па деревянных стойках я бил чечетку, цыганскую пляску, “Яблочко”, блекбот, “Барыню” и еще бог знает что. Мне часто приходилось менять репертуар, так как зрители изо дня в день оставались прежние. Со временем я перешел на смешанный жанр – танец с разговорами и танец с куплетами. Уголовники ко мне относились хорошо, а главное, они спасали меня от голода.

Когда я выступал для жуликов, я и танцевал, и пел, и разговаривал. Я был синтетическим артистом, как Чарли Чаплин. Я начал без всякой школы. По мне повезло – я все время встречался с гениальными и талантливыми людьми. То есть выше этой школы быть не может. Это у меня заложено с детства – актерское мастерство, пение, куплеты. Я – юморист. Я с детства шучу. Семья моя была самая веселая в Киеве. Жрать нечего было. Только юмором и отделывались. Вместо обеда танцевали, вместо ужина пели. Все думали, что богаче этой семьи нет, а мы были хуже всех».

«В Киеве при клубе госторговли была самодеятельность. В этой самодеятельности я принимал участие как танцовщик. Время было голодное, и я старался ездить на такие концерты, после которых угощали ужином. На закуску всегда давали винегрет, и я всегда им обжирался. А потом, когда подавали макароны с мясом, я мог только на них с завистью смотреть. Просто не было места, куда бы я мог это впихнуть. Так со мной повторялось много раз. Я решил взять себя в руки, и когда нас, артистов, посадят за стол, ни за что не есть винегрет и ждать макароны с мясом (меню на банкетах в то время не менялось).