Артем Драбкин - Саперы

Отец. Марк Львович Левин, 1945 год

Раз в две недели мы ходили в военкомат на допризывную подготовку, нас учили окапываться, учили рукопашному бою, проводили строевую подготовку. Я стал просить военкома, чтобы он меня призвал в армию добровольцем. Военком говорит: «Нет, сынок! Придет время – призовем!» Я Вам объясню, почему я хотел в армию. Когда освободили Киев, у нас пошел слух, что всех эвакуированных в Киев пускать не будут, и многие останутся там, куда их эвакуировали. Киев разбит, жить негде – поэтому оставайтесь на месте. А с военного завода уехать было вообще невозможно. Один мой знакомый киевлянин, года на два меня старше, просил военкома, чтобы его призвали, и тот сообщил в отдел кадров завода, что такого-то нужно отпустить для призыва. И как только он получил повестку, то поехал в Киев, чтобы призваться оттуда. А если ты призвался в Киеве, то потом в конце службы показываешь документ – ты киевлянин, едешь домой. И он поехал в Киев со своей мамой, а она была подругой моей мамы и сказала ей: «Мы уезжаем в Киев». Я запомнил это, и тоже стал проситься армию. Долго просился, и в один прекрасный день военком говорит мне: «Ну, пиши рапорт!» Я написал такие патриотические слова, что прошу призвать меня добровольцем, хочу бить врагов и все такое. Это было уже летом 1944 года, мне еще не было семнадцати лет.

Написал рапорт, прошло еще месяца полтора, дело уже шло к осени, и тут я получаю повестку: «Прибыть в военкомат, при себе иметь кружку, ложку и смену белья». Мама – в обморок. Не получилось так, как у нашего знакомого – что меня рассчитают и я поеду куда хочу. Кстати, военком записал меня 1926-м годом. Я думаю, что пошел на фронт «за того парня», – должны были призвать кого-то 1926 года рождения, а он или был нужен на заводе, или по каким-то другим причинам его сохранили. Может быть, решили оставить стоящего специалиста (а такие были – молодые парни), а может быть, по блату – мне это неизвестно. Тогда я об этом не подумал, а уже потом, когда поумнел, понял, что пошел на фронт вместо другого человека.

С нашего завода собралась целая команда, прибыли в военкомат, нас обмундировали – дали фуфайку, шапку-ушанку со звездочкой. Брюки давали огромного размера, никто их не брал, и обувь была такая, что ее никто не брал. Так мы в своей обуви и в своих брюках и призвались. Дали мне карабин – укороченную винтовку Мосина (с этим карабином я потом фронт прошел) и привели к присяге. Мне дали солдатскую книжку, и там было написано: «Левин Николай Маркович, 1926 года рождения». Я сказал, что меня зовут Николай, и меня записали Николаем.

Потом нас собрали двое старшин-фронтовиков с автоматами и пешком повели на железнодорожную станцию. Там нас накормили – и в вагоны. Вот сейчас показывают в кино – едут на фронт сибиряки, вагоны открыты. Ни хрена подобного – в вагонах двери были закрыты, станции проезжали без остановок. На станциях стояли, только когда паровоз заправлялся водой и углем. И то вагоны только чуть-чуть приоткрывали, подходят бабушки, продают нам молоко, что-нибудь еще. А так в поле остановят, дневальный по вагону выносит парашу, потом принесет нам бачок с кашей, и едем дальше по «зеленой улице».

Привезли нас на Сандомирский плацдарм, поместили в казармы. И там мы проходили курс молодого бойца в течение месяца. Каждый день учения с боевой стрельбой, почти каждую ночь нас гоняли на марш-броски, поднимали по тревоге. Тяжелое было обучение, а кормили очень плохо. Каждый день приезжали с передовой «покупатели», брали солдат. Из нашей команды сначала никого не брали – мы еще не были обстреляны как положено. Потом в очередной раз приезжают «покупатели», нас построили, и ходит представитель части, спрашивает нас – одного, второго. Подходит ко мне: «Что ты делал до войны?» Я рассказал, что окончил семь классов, потом два года работал токарем на заводе. «О, выходи!» – взял меня к себе. Оказывается, это был старшина из саперного батальона, фамилия его была Носов. Он мне сказал: «Вы назначаетесь в 275-й отдельный саперный батальон 172-й стрелковой Павлоградской ордена Суворова дивизии». Дивизия входила в состав 13-й армии, 1-го Украинского фронта.

Отобрали несколько человек, и мы пешком пошли на передовую. Идем – грязь, дороги размыты. Вдруг обгоняет нас грузовая машина ЗИС-5. Останавливается, шофер говорит: «Братцы, садитесь, я вас подвезу!» Мы сели в кузов, старшина вместе с нами. Проехали недолго, и машина забуксовала. Хлопцы вылезли из кузова, толкают машину, а я взял доску и стал подбивать ее под заднее колесо. Подбивал-подбивал, и тут машина как хватит за доску колесом! Я не успел выскочить, мне ногу придавило доской, и машина сверху проехала по этой доске. Вдавило мне ногу в грязь!

Машина из грязи выехала, хлопцы меня оттащили в кювет, и тут как раз шли какие-то медики – не знаю, откуда они взялись. Рядом был медсанбат, и меня туда отнесли. Я посмотрел на свою ногу, а она у меня через пару часов стала вся черная! Меня перебинтовали, и на следующий день рано утром подходит доктор-старичок, раскрыл бинты, что-то там сделал, и меня сестрички опять забинтовали. Доктор говорит мне: «Сынок, ты к себе в саперный батальон иди! Если я тебя оставлю здесь и буду лечить, то ты уже в саперы не попадешь, а попадешь в ОИПТД! И там тебе крышка!» Знаете, что такое ОИПТД? Это отдельный истребительно-противотанковый дивизион – они «сорокапятки» выкатывают на бруствер и прямой наводкой лупят по танкам! Так вот он и говорит: «Раз ты в саперы попал, так возьми палку и потихоньку иди. Ничего у тебя страшного нет, заживет!». И я пошел и нашел свой батальон. Меня зачислили во взвод инженерно-саперной разведки, сразу определили в землянку.

Каждую ночь нас направляли на патрулирование вокруг землянки, в которой находился штаб батальона. Сначала отправляли по одному, и это было очень страшно. Почему страшно – потому что немцы часто выхватывали «языков». Потом стали отправлять по двое, дежурили по два часа, потому что постоянно шел дождь или снег – быстро промокаешь.

У нас при входе в землянку стояла «буржуйка», а топить ее было трудно, потому что все мокрое. Чем топили? Никогда не поверите – взрывчаткой! Аммоналом, – он прекрасно горит. Когда аммонала туда накидаешь, то уже и мокрые дрова разгораются. И был такой порядок – кто приходил с дежурства, тот ложился возле печки и сушился. А мы перед этим получили посылку из Казахстана – в ней был табак, урюк, изюм, все эти сладости, и кое-что из одежды. Посылку разделили по-честному, мне достались теплые носки из верблюжьей шерсти. И вот я пришел с патрулирования, лег возле печки и сразу заснул. А перед этим в печку заложили аммонал и дрова, она раскочегарилась. Я во сне протянул ноги к печке, и мои носки загорелись, стали дымить. Это сейчас смешно, а тогда… Пошел этот дым вонючий. А это же фронт, передовая! Все повскакивали, кашляют, в землянке дыма полно, никто не понимает, что случилось! Может, немцы кинули дымовую шашку! Паника поднялась, каждый схватил свое оружие, все стали выбегать наружу. Меня толкнули, я вскочил и начал кричать спросонья: «Не стреляй! Не стреляй!» Потом разобрались, в чем дело, успокоились, проветрили землянку. Прибыл капитан: «Что тут у вас такое?!» Ребята мне за это дело чуть, извините, люлей не надавали. И что интересно – меня потом до конца войны называли Нестреляй.