Владимир Рунов - Дом хрустальный на горе…

Я понимал, о чём идёт речь. В ту пору в практику средств массовой информации уже входила так называемая коммерческая составляющая (обычная, кстати, сегодня). Проще говоря, когда с большинства выступающих телевизионные организации брали деньги, и, как я понимаю, немалые.

Но видит Бог, я провёл сотни таких передач, беседовал с самыми различными людьми, но никогда о деньгах даже не упоминал, и это могут подтвердить все, с кем я тогда общался. Нам тогда удавалось сохранять в эфире не только разумное политическое равновесие, но и проявлять к каждому человеку, выступающему на нашем экране, уважительное, гостеприимное отношение, когда любой денежный вопрос в нашу пользу даже не обсуждался.

Да, мы не могли платить положенный в таких случаях гонорар, но и никогда не позволяли себе брать деньги с людей, которые своим присутствием на экране и создавали авторитет любой телерадиокомпании. Поэтому появление на нашем канале Явлинского только добавляло очков этому авторитету.

Примерно всё это я и объяснил моему молодому симпатичному собеседнику, который вскоре вновь появился у нас, но уже в сопровождении самого Григория Алексеевича Явлинского.

Беседа тогда получилась интересная, а главное – уважительная с обеих сторон, хотя достаточно острая, каким, впрочем, и должно быть публичное общение со столь известным политиком, когда журналист сознаёт, что главный фигурант в любом интервью – это тот, у кого его берут.

Скажу честно, мне было приятно в конце передачи получить из рук Явлинского его книгу с тёплой дарственной надписью. Но двигаясь дальше по линии анализа этого интервью, я понимал, что увлекательные кружева рассуждений популярного экономиста часто базируются не на реальной жизни, протекающей в стране под названием Россия, а на стерильно выхолощенных теоретических пассажах, которые хорошо выглядят на бумаге и совсем иначе – в человеческом сообществе, где часто «забывают про овраги, а по ним скакать».

Я думаю, Мурат это понял раньше меня. Что-что, а про реальные «овраги» узнал за время своей работы в ПМК, что расшифровывается как «передвижная механизированная колонна», да ещё в достославном городе Кропоткине, стоящем на перекрестии не только железных дорог, каждый километр которых был прострелен что в Гражданскую, что в Отечественную войну, но и эпох со всей их социальной вздыбленностью.

Ведь не случайно именно этому городу, в конце концов, выбрали имя крупного ниспровергателя, искавшего гражданского успокоения как раз в неугомонности. Поэтому Мурат начал трудовую деятельность не на аспирантской скамье (где его по окончании института оставляли), откуда любому кажется, что все «болезни» века можно вылечить по «Справочнику фельдшера», а с прокладки земляных траншей под трубопроводы, где сломанный траншейный экскаватор и запивший бульдозерист (и это ещё не самые большие трудности) вмиг разрушат всякие иллюзии по поводу «500 дней», которые, по Явлинскому, должны были преобразить взъерошенную горбачёвской перестройкой экономику в быстро летящий ракетоплан из романа Жюля Верна.

Уход Ахеджака из «Яблока» был итогом закономерного политического взросления. Более того, возглавив городской совет в Кропоткине, он вскоре предметно осознал, что красивые рассуждения о хорошей жизни и конкретная работа для создания таковой – это вещи скорее противоположные, чем совместимые.

Сам он мог рассуждать блестяще, что его и сблизило с «яблочниками», но в отличие от них, с того, на чём они заканчивали, он только начинал, поскольку всегда был человеком дела, человеком осязаемого результата, а главное – знающим его подлинную цену.

В «шумном» городе Кропоткине это осознали ранее всех, поэтому и без излишних дискуссий выбрали тридцатилетнего руководителя ПМК-19 председателем городского совета. В этой должности он пробыл полных пять лет и, насколько мне известно, оказался не только самым продуктивным руководителем, но ещё и человеком, внёсшим в городскую жизнь деловую атмосферу решения актуальных проблем, что очень снизило накал политических страстей. Забегая вперёд, скажу, что в память о Мурате Ахеджаке одну из улиц благодарные горожане назвали его именем…

Я думаю, у меня ещё будет повод вернуться в кропоткинский период его жизни, но, следуя логике повествования, хочу сначала позвать вас туда, где начинался он, этот жизненный путь. Где Мурату всегда было комфортно и где он (по его же словам) всегда был «без галстука», потому что там он почти всегда оставался тем самым сверкающим белозубой улыбкой мальчишкой, что озарял ею всех, с кем общался…

Если когда-нибудь вы соберётесь побывать в ауле Псейтук, что вплотную приткнулся к левому берегу Кубани, думаю, у вас будут определённые трудности, поскольку, петляя вдоль речной излучины по сети узких дорог, вполне возможно забрести куда-нибудь в сторону, а то и вообще попасть в соседнее село.

Со мной так бывало, особенно много раньше, когда всё левобережье, что ниже Краснодара, в том числе и эти приречные участки, считалось опасной, затопляемой зоной. И хотя здешние аулы имели грандиозное историческое прошлое, в котором, в частности, все войны, включая Великую Отечественную, захлёстывали эту местность раскалённым «цунами», но даже в мирное время люди на этих землях жили с осторожностью, помня о наводнениях, обрушивающихся на плодородные равнины с опасной регулярностью. По этой причине и дороги (в лучшем случае – гравийные), ведущие сюда, хитро петляли, чаще переходя в просёлочные, растворявшиеся в бесконечных полях и отгонных пастбищах, что создавало местным жителям славу искусных хлеборобов и скотоводов.

Всех, кого интересует история славного аула Псейтук, я отсылаю к двум книгам: «Наш Псейтук» местного учителя и журналиста Шабана Кадыровича Хушта и «Мой аул – моя гордость», чей автор – журналист, тоже местный, Руслан Махмудович Туркава. Они из рассыпанных по разным источникам крупиц воскресили имена и воссоздали картину, рисующую, как за полтора века на живописном берегу капризной и коварной реки обосновалось небольшое, но удивительно жизнеспособное поселение, вобравшее в себя всю стойкость, силу и многообразие лучших качеств небольшого кавказского народа.

В одной из старых адыгейских песен есть такие строки:

В коротком четверостишии очень точно подмечены особенности той многотрудной жизни, и однажды мне самому воочию пришлось увидеть, как выглядят эти «слёзы в древнем Псейтуке».